Оторванную носовую часть развернуло и протащило какое-то расстояние вдоль борта, она уже стремительно погружалась в морскую глубь, когда сработал-таки детонатор! И мощный взрыв потряс крейсер. Взрыв произошел не просто ниже ватерлинии, а на стыке двух больших отсеков, так что «Боярин» ушел на дно с незначительным отрывом от своей жертвы.
Звонарев наблюдал за втягивающимся на рейд отрядом с нескрываемой горечью. В строю недоставало «Боярина» – похоже, старуха взяла-таки свою дань, остальные корабли, включая и миноносцы, были сильно избиты. Совершенно непострадавшей выглядела «Чукотка», ну да оно и понятно: участие в боевых действиях – не ее епархия.
Он и раньше видел, что среди «Росичей» не хватает одного вымпела, разобрать какого – именно не выходило: больно они были похожи, а многие в просто плачевном состоянии, – но старался не заострять на этом внимания. Антон, как-никак, катерник и любому из здешних даст сто очков вперед, к тому же такого опыта вождения, как у него, и такого сплаванного экипажа в отряде не было – да что там в отряде, в обоих противоборствующих флотах! Но вот корабли втянулись на внутренний рейд, и Сергей, не веря своим глазам, искал и никак не мог найти «Росича». Может, все же отправили в разведку или еще куда? Спокойно, для паники нет причин.
Так уж вышло, что на фронте в настоящий момент было затишье, и Звонарев находился в Артуре вместе с бронепоездом. Фронт стабилизировался и замер в некоем равновесии: японцы никак не могли преодолеть рубежей на тафаншинских высотах, а русские не желали им их уступать. Более того – время от времени там разгорались жаркие артиллерийские баталии или перестрелки пехоты, между окопами противоборствующих сторон расстояние доходило уже до трехсот, а порой двухсот метров. Ближе противнику подобраться не давали, а с другой стороны, ближе – это уже только врукопашную. За прошедшее время сильно поднаторели в своем деле минометчики, у которых появилась большая практика в обстреле, поэтому передовые окопы японцев если и были заняты, то только наблюдателями, как, впрочем, и у русских, если не считать дзотов, где постоянно находилась половина от личного состава.
Сами дзоты претерпели некоторые изменения, вернее, изменились перекрытия, с которых срезали насыпанный грунт, после чего прямо поверх накатов залили железобетоном. Все это проделывалось одним взводом всего лишь за ночь. Эта новинка была предложена Зимовым с ненавязчивой подачи Звонарева. Концерн, имея плавильню, сумел наладить производство арматуры и начать ее поставку в войска. Новшество применили впервые именно там.
На нангалинских позициях устраивались самые настоящие доты с железобетоном метровой толщины. Для производства огромных бетонных работ были широко использованы бетономешалки – не сказать, что их изготовление было дешевым: все же потребовались дорогие электродвигатели, – но зато производительность и качество получаемой смеси с лихвой перекрыли все недостатки. Работы было очень много. Более того – основной объем производился ночью, поэтому оборонительная линия была только закончена, но теперь представляла собой почти непреодолимое препятствие. Впрочем, таким же препятствием стала и тафаншинская позиция. Теперь для прорыва обороны японцам необходимо было применить осадную артиллерию, причем калибром побольше, чем сто пятьдесят миллиметров: эти орудия были бессильны против построенных укреплений. Или в прямом смысле идти к победе по завалам из трупов своих солдат.
Вообще противник теперь старался не показываться на глаза, предпочитая прятаться в траншеи по самую маковку. Этому их научили потери почти в тысячу человек, в то время как на позициях было вроде как и затишье. Нет, общие потери были побольше, так как артиллерийские перестрелки назвать безрезультатными было нельзя, но на артиллерию едва приходилось пятьсот убитых и раненых, а вот на одиноких стрелков, делающих только один выстрел, как раз эта тысяча, причем раненых среди них были единицы, а офицеров – не меньше сотни. Японцы уже настолько рассвирепели, что, как только звучал одиночный выстрел, по предполагаемой позиции стрелка выпускалось несколько снарядов. Попасть ни разу еще не попадали, но снарядов тратили изрядно. Продолжалось это до тех пор, пока на такой перерасход боеприпасов не наложил запрет сам командующий. Солдатам рекомендовалось поменьше отсвечивать, а офицерам внимательно следить за этим. Снайперы сразу заскучали, хотя все так же каждый день выходили на охоту, но в лучшем случае им удавалось подстрелить одного за два дня: от того раздолья, что было вначале, не осталось и следа.
– Здравствуйте Андрей Андреевич, – севшим голосом поздоровался Сергей с Паниным.
Этот офицер когда-то обкатывал «Росичей», будучи на службе у концерна, а сейчас командовал одним из миноносцев, носящим номер «302». Звонареву все никак не давало покоя отсутствие «Росича» – предчувствие чего-то неотвратимого и страшного никак не хотело его отпускать. Он обратился бы к Науменко, но тот сразу же отправился к Макарову. Из других офицеров отряда ему были хорошо знакомы Панин и Кузнецов. Последнего, насколько ему было известно, в беспамятстве доставили в госпиталь.
– Здравствуйте, Сергей Владимирович.
– Я не вижу «Росича». Где он?
– А вы не знаете?
Сердце защемило, перед глазами поплыли разноцветные круги. Вот оно. Старуха, клятая, не имея возможности удержать события в прежнем русле, принялась за тех, кто столь нагло решил вмешаться в ее ход. Но, может, все же…
– Что с Антоном?
– Миноносец потопили, никого из экипажа обнаружить не удалось.
– Их искали? – безжизненным голосом поинтересовался Сергей.
– А как вы думаете? – зло огрызнулся Панин, но тут же сбавил обороты: – Петр Афанасьевич этого просто так не оставил. Мы вернулись и прочесали место гибели «Росича». Никого. Ни одного человека.
Как он добрался до своей комнаты в общежитии для заводского руководства, он не знал. Вообще события того вечера и ночи не удержались в его голове – он не помнил, что делал, не помнил, о чем думал, единственное, что он мог заявить с уверенностью, – это то, что до утра он не сомкнул глаз.
На следующий день он посетил чету Науменко, но лучше бы этого не делал, так как нашел там бледного и разбитого Петра Афанасьевича и полностью расклеившуюся и едва живую Веру Ивановну.
– Вот оно как, Сергей Владимирович. Двух сынов схоронили, и то так тяжко-то не было. Последняя отрада у нас – дочка, а как она-то переживет, даже и не знаю. Уж лучше бы я.
При этих словах непрерывно всхлипывающая Вера Ивановна тут же вскинулась и бросила на мужа долгий и внимательный взгляд. Понятно, что за дочку душа болит, понятно, что зять успел стать нечужим человеком, вот только тот, кто эти слова произнес, успел стать куда как более родным.
– Ты, Петруша, это брось. Не кликай беду. Сколько раз костлявая рядом прошла – вот и дальше пусть своей дорогой гуляет, нечего ее, клятую, дразнить.
– Да-да, конечно, – растерянно пробормотал вдруг постаревший моряк.
Таким растерянным Сергей Петра Афанасьевича еще ни разу не видел. Непривычно это было очень и странно – казалось бы, несгибаемый человек… Видать, успел-таки запасть в сердце Светиным родителям Антон. А что, вполне возможно, он вообще легко располагал к себе людей и быстро находил контакт.
