— Она не забыла, что у вас уже есть кукла, — продолжал
доктор Кеймен. — Но подумала, что пара будет напоминать вам об обеих дочерях. И
Мелинда её поддержала. А у меня были только Люси…
— Люси? — переспросил Уайрман, беря куклу. Её набитые
тряпками ножки болтались. Пустые глаза смотрели прямо перед собой.
— Они похожи на Люсиль Болл, или вы со мной не согласны? Я
даю их некоторым пациентам, и, разумеется, они придумывают им имена. Как вы
назвали свою, Эдгар?
На мгновение мороз сковал мозг и я подумал: «Ронда Робин
Ракель сядь на приятеля сядь на друга сядь на грёбаного СТАРИКА». Потом я
подумал: «Оно было красным».
— Реба, — ответил я. — Как ту кантри-певицу.
— И она всё ещё у вас? — спросил Кеймен. — Илзе говорит, вы
её сохранили.
— Да, — ответил я и вспомнил, как Уайрман рассказывал о
лотерее «Пауэрбол»: ты закрываешь глаза и слышишь, как выпадают выигрышные
номера. Я подумал, что как раз сейчас могу их услышать. В тот вечер, когда я
закончил «Смотрящего на запад Уайрмана», в «Розовую громаду» пожаловали гости,
две маленькие девочки, которые хотели укрыться от грозы — утонувшие
сёстры-близняшки Элизабет, Тесси и Лаура Истлейк. Теперь в «Розовой громаде»
вновь появятся близняшки, и почему?
Потому что нечто дало о себе знать, вот почему. Это нечто
дотянулось до моей дочери и подсунуло ей такую идею. Ещё один шарик с
выигрышным номером выкатился из лототрона.
— Эдгар? — спросил Уайрман. — Тебе нехорошо, мучачо?
— Всё в порядке. — Я растянул губы в улыбке. Мир вернулся,
наплыл на меня, светлый и яркий. Я заставил себя взять куклу у Хуаниты, которая
с недоумением разглядывала её. Пришлось зажать волю в кулак, но я справился. —
Спасибо вам, доктор Кеймен. Ксандер.
Он пожал плечами, раскинул руки.
— Благодарите ваших девочек, особенно Илзе.
— Поблагодарю. Кто ещё хочет шампанского? Захотели все. Я
вернул куклу в коробку, дав себе два зарока.
Во-первых, ни одна из моих дочерей никогда не узнает, сколь
сильно напугала меня эта чёртова кукла. Во-вторых, эти две сёстры (живые
сёстры) никогда не окажутся на Дьюма-Ки одновременно. Более того, я постараюсь,
чтобы они вообще никогда больше там не появились. Второй зарок я выполнил.
Глава 12
Другая Флорида
i
— Хорошо, Эдгар. Думаю, мы практически закончили. Наверное,
Мэри что-то заметила в моём лице, потому что рассмеялась.
— Это было так ужасно!
— Нет, — ответил я, и действительно, если и возникали
какие-то проблемы, так это с её вопросами, касающимися моей техники. Сошлись на
том, что я сначала что-то видел, а потом быстро рисовал. Другой техники я не
знал. Влияние? Что я мог на это ответить? Свет. В итоге всё сводилось к свету,
как на картинах, на которые мне нравилось смотреть, так и на картинах, которые
я рисовал. Меня завораживало то, как свет играл с внешностью людей… как
старался выявить, что находится внутри, вырваться наружу. Но это звучало не
по-научному; на мой взгляд, это звучало просто глупо.
— Ладно, и, наконец, последнее. Сколько ещё будет на
выставке картин?
Мы сидели в пентхаусе Мэри в Дэвис-Айлендс, фешенебельном
районе Тампы, который мне казался чуть ли не мировой столицей ар-деко. Огромная
гостиная была практически пустой. Диван у одной стены, два складных стула — у
противоположной. Больше ничего. Ни книг, ни телевизора. На обращённой к востоку
стене (на неё падал утренний свет) висела большая картина Дэвида Хокни.
[138]
Мэри и я сидели по краям дивана. У неё на коленях лежал блокнот для
стенографирования. Рядом, на подлокотнике, стояла пепельница. А между нами
расположился большой серебристый магнитофон «Волленсек». Его изготовили лет
пятьдесят тому назад, но бобины вращались бесшумно. Немецкое качество, беби.
Мэри обошлась без макияжа, только намазала губы бесцветным
блеском. Волосы завязала в небрежный, распадающийся узел, который выглядел и
элегантным, и неряшливым одновременно. Она курила английские сигареты «Овал» и
пила, как мне показалось, чистый виски из высокого хрустального уотерфордского
стакана (предложила виски и мне, и на её лице отразилось разочарование, когда я
попросил бутылку воды). Мэри была одета в слаксы, которые, похоже, шили на
заказ. Её лицо выглядело старым, изношенным, но сексуальным. Лучшие его дни
пришлись на то время, когда «Бонни и Клайда» показывали в кинотеатрах, но от
глаз по-прежнему перехватывало дыхание, даже с морщинами в уголках, прожилками
на веках и безо всякой косметики, пытающейся как-то подчеркнуть их достоинства.
Это были глаза Софи Лорен.
— В библиотеке Селби вы показали двадцать два слайда. Девять
— рисунки карандашом. Очень интересные, но маленькие. И слайды одиннадцати
картин. «Смотрящий на запад Уайрман» был представлен тремя слайдами — два
крупных плана и один общий. Сколько всего у вас картин? Сколько вы покажете в
«Скотто» в следующем месяце?
— Точно сказать не могу, потому что я всё время работаю, но,
думаю, сейчас у меня готовых… ещё двадцать.
— Двадцать, — мягко, без эмоций повторила Мэри. — Ещё
двадцать.
От её взгляда мне стало как-то не по себе. Я заёрзал. Диван
скрипнул.
— Думаю, если точно, то двадцать одна. — Разумеется,
некоторые картины я не считал. К примеру, «Друзей-любовников». Или ту, что
иногда называл для себя «Перехват дыхания Кэнди Брауна». И рисунок с фигурой в
красном одеянии.
— Ясно. То есть всего больше тридцати.
Я сложил в уме пару чисел, вновь заёрзап.
— Похоже на то.
— И вы понятия не имеете, что это потрясающе. Я по вашему
лицу вижу, что не имеете. — Она поднялась, вытряхнула пепельницу в корзинку для
мусора, которая стояла за диваном, помолчала, глядя на Хокни, сунув руки в
карманы дорогих слаксов. Картина изображала дом-куб и синий плавательный
бассейн. Рядом с бассейном стояла соблазнительная девушка-подросток в чёрном
закрытом купальнике. Аппетитная грудь, длинные, загорелые ноги, чёрные волосы.
Тёмные очки и крохотное солнце, сверкающее в каждом стекле.
— Это оригинал? — спросил я.
— Да, конечно, — ответила она. — И девушка в купальнике —
тоже оригинал. Мэри Айр, год тысяча девятьсот шестьдесят второй. Смазливая
девчушка из Тампы. — Она повернулась ко мне, её лицо стало злым. — Выключите
магнитофон. Интервью закончено.
Я выключил.
