— Истлейк?
— Джон Истлейк был главным ангелом, не считая того, что,
возможно, время от времени Дэвис складировал на Дьюма-Ки контрабандный виски.
— Они занимались контрабандой?
— Я сказала, возможно. Другое время, другая Флорида. Когда
поживёшь здесь достаточно долго, наслушаешься всяких разных историй о сухом
законе. Продавал Дэвис виски или нет, он бы разорился к Пасхе тысяча девятьсот
двадцать шестого года, если бы не Джон Истлейк. Джон не был плейбоем, не ходил
по ночным клубам и публичным домам, как Дэвис и некоторые другие его друзья, но
он овдовел в 1923 году, и, думаю, старина Дейв иногда помогал Джону с девочкой,
когда тот мучился от одиночества. К лету двадцать шестого долги Дейва выросли
настолько, что даже старые друзья не могли его спасти.
— Вот он и исчез под покровом ночи.
— Он исчез, но не тёмной ночью. У Дэвисабыл другой стиль. В
октябре тысяча девятьсот двадцать шестого года, менее чем через месяц после
того, как ураган «Эстер» основательно потрепал построенные им дома, он отплыл в
Европу с телохранителем и новой подружкой, кстати, одной из пляжных моделей
Мака Сеннетта.
[140]
Подружка и телохранитель добрались до Парижа, Дейв Дэвис —
нет. Бесследно исчез в океане.
— Это реальная история?
Он подняла руку в бойскаутском салюте (образ слегка смазала
сигарета, дымящаяся между указательным и средним пальцами).
— Истинная правда. В ноябре двадцать шестого вот там
состоялась поминальная служба. — Она указала на просвет между двумя розовыми
зданиями ар-деко, в котором сверкал Залив. — Пришли как минимум четыреста
человек — по большей части, насколько я понимаю, женщины, питавшие слабость к
страусиным перьям. Среди выступавших был и Джон Истлейк. Он бросил в воду венок
из тропических цветов.
Она вздохнула, до моих ноздрей долетело её дыхание. Я не
сомневался, что Мэри пить умела; я также не сомневался, что в этот день она,
если не остановится, напьётся в стельку.
— Истлейк, несомненно, печалился из-за смерти друга, —
продолжила Мэри, — но, готова спорить, он поздравлял себя с тем, что пережил
«Эстер». Готова спорить, они все поздравляли себя. И он даже думать не мог, что
менее чем через шесть месяцев вновь будет бросать в воду венки. Скорбя не по
одной, а сразу по двум дочерям. Полагаю, трём, если считать старшую. Она
убежала в Атланту. С начальником цеха одного из заводов папочки, если мне не
изменяет память. Хотя это, конечно, не смерть двух малюток в Заливе. Господи,
как это было ужасно.
— «ОНИ ИСЧЕЗЛИ», — вспомнил я газетный заголовок,
процитированный Уайрманом.
Она пронзительно глянула на меня.
— То есть вы кое-что накопали.
— Не я — Уайрман. Его заинтересовало прошлое женщины, у
которой он работает. Но не думаю, что ему известно о ниточке, тянувшейся к
Дейву Дэвису.
Глаза Мэри затуманились.
— Любопытно, сколь много помнит Элизабет?
— Теперь она не помнит даже собственного имени. Мэри одарила
меня ещё одним взглядом, отошла от окна, взяла пепельницу, затушила окурок.
— Альцгеймер? Я что-то слышала. — Да.
— Чертовски жаль. Она мне столько рассказывала о Дэвисе,
знаете ли. В её лучшие дни. Мы с ней постоянно встречались. И я брала интервью
у всех художников, которые останавливались в «Салмон-Пойнт». Только вы
называете эту виллу иначе, да?
— «Розовая громада». Она улыбнулась.
— Я знала, что ваше название мне понравится.
— И многие художники там останавливались?
— Очень многие. Они приезжали, чтобы выступить с лекцией в
Сарасоте или в Венисе и, возможно, немного порисовать… хотя те, кто
останавливался в «Салмон-Пойнт», себя не утруждали. Для большинства гостей
Элизабет пребывание на Дьюма-Ки было бесплатным отпуском.
— То есть денег она с художников не брала?
— Нет, конечно. — Мэри иронично улыбнулась. — Художественный
совет Сарасоты оплачивал лекции, а Элизабет обычно предоставляла жильё —
«Розовую громаду», она же «Салмон-Пойнт». Но вы там на других условиях, верно?
Может, в следующий раз. Учитывая, что вы действительно работаете. Я могу
назвать с полдюжины художников, которые жили в вашем доме и даже не смочили
кисть. — Мэри прошагала к дивану, взяла стакан, отпила. Вернее, глотнула как
следует.
— У Элизабет есть рисунок Дали, сделанный в «Розовой
громаде», — заметил я. — Я его видел.
Глаза Мэри блеснули.
— Ах да, Дали. Дали там понравилось, но даже он не остался
надолго… хотя, перед тем как уехать, этот сукин сын ущипнул меня за зад.
Знаете, что рассказала мне Элизабет после его отъезда?
Я покачал головой. Естественно, не знал, но хотел услышать.
— Он, видите ли, заявил, что там «слишком ярко». Вы
понимаете, о чём речь, Эдгар?
Я улыбнулся.
— Почему вы предполагаете, что Элизабет превратила «Розовую
громаду» в прибежище для художников? Она всегда покровительствовала искусству?
На лице Мэри отразилось удивление.
— Ваш друг вам не рассказывал? Возможно, он не знает.
Согласно местной легенде, когда-то Элизабет сама была известной художницей.
— Что значит — согласно местной легенде?
— Говорят, а может, это миф, что Элизабет была вундеркиндом.
Рисовала прекрасно, когда была маленькой, а потом — раз, и перестала.
— Вы её спрашивали?
— Конечно, глупыш. Спрашивать людей — это моя работа. — Она
уже покачивалась, а глаза Софи Лорен заметно налились кровью.
— И что она ответила?
— Всё отрицала. Сказала: «Тот, кто может — рисует. А кто не
может, поддерживает тех, кто может. Как мы, Мэри».
— Звучит неплохо.
— Мне тоже так показалось. — Мэри вновь отпила из
хрустального стакана. — Проблема с этим одна: я Элизабет не поверила.
— Почему?
— Не знаю, просто не поверила. У меня есть давняя знакомая,
Эгги Уинтерборн, она раньше вела колонку «Советы влюблённым» в «Тампа трибьюн»,
и я как-то упомянула ей об этой истории. Случилось это примерно вто время,
когда Дали почтил Солнечный берег своим присутствием, где-то в 1980 году. Мы
сидели в каком-то баре… тогда мы постоянно сидели в каких-то барах… и
заговорили о том, как создаются легенды. Вот я и ввернула, в качестве примера,
что, по слухам, Элизабет в детстве тянула на Рембрандта, а Эгги… она уже давно
умерла, упокой Господь её душу… ответила, что не считает эту историю легендой,
она уверена, что это правда. Потому что она читала об этом в газетах.
