Если бы Уайрман предложил мне пари и поставил на то, что я
заскучаю и возьму в руки кисть, он бы проиграл. Когда я не готовился к
знаменательному событию моей жизни, то гулял, читал или спал. Я сказал ему об
этом в один из тех редких апрельских дней, когда после полудня мы сидели вместе
под полосатым зонтом у края мостков «Эль Паласио» и пили зелёный чай. До
выставки оставалось меньше недели.
— Я рад, — прокомментировал он. — Тебе требовался отдых.
— А что можно сказать о тебе, Уайрман? Как ты?
— Не очень, но я буду жить… Глория Гейнор,
[147]
тысяча
девятьсот семьдесят восьмой год. Грустно, в этом всё дело. — Он вздохнул. — Я
её потеряю. Я обманываю себя, говорю, что ей станет лучше, но… я её потеряю.
Это не Джулия и Эсмеральда, слава Богу, но всё равно тяжело.
— Сожалею, что всё так вышло. — Я накрыл его руку своей. — И
с ней, и с тобой.
— Спасибо. — Он посмотрел на волны. — Иногда я думаю, что
она никогда не умрёт.
— Никогда?
— Вот именно. Я думаю, что за ней придут Морж и Плотник.
Просто уведут её с собой, как увели доверчивых Устриц. Уведут по берегу. Ты
помнишь, что говорит Морж?
Я покачал головой.
— «Мой друг, их заставлять спешить отнюдь мы не должны.
Проделав столь тяжёлый путь, они утомлены». — Он провёл рукой по лицу. —
Посмотри на меня, мучачо. Я плачу, как Морж. Ну разве не глупость?
— Нет, — ответил я.
— Мне ненавистна сама мысль, что на этот раз она ушла
навсегда, что лучшая её часть уже ушла по берегу с Моржом и Плотником, и
остался только жирный, старый кусок плоти, который ещё не забыл, как дышать.
Я промолчал. Он вновь вытер глаза и шумно, со всхлипами,
вдохнул.
— Я попытался что-нибудь найти по Джону Истлейку, выяснить,
как утонули две его дочери, что произошло потом… помнишь, ты просил меня об
этом?
Я просил, но так давно, что на тот момент просьба моя
потеряла всякую актуальность. И вот что теперь я думаю: что-то хотело от меня
именно такого отношения.
— Я порылся в Интернете и нашёл достаточно много. Статьи из
старых газет, несколько воспоминаний очевидцев, которые они сочли необходимым
вывесить в Сети. Один текст озаглавлен — и не думай, что я фантазирую, мучачо,
— «Лодочные прогулки и пчелиный воск; девичество в Нокомисе». Автор — Стефани
Уайдер Грейвел-Миллер.
— Похоже, она совершила долгое путешествие по волне памяти.
— Это точно. Она пишет о счастливых неграх, собирающих
апельсины и мелодичными голосами поющих простые песни, восхваляющие Господа.
— Насколько я понимаю, случилось это до появления
Джей-Зета.
[148]
— И тут ты прав. Но это ещё не всё. Я поговорил с Крисом
Шэннингтоном, он живёт на Кейси-Ки, ты наверняка его видел. Колоритный такой
старичок, ходит везде с сучковатой тростью из древовидного вереска и в большой
соломенной шляпе. Его отец, Эллис Шэннингтон, работал садовником у Джона
Истлейка. По словам Криса, именно Эллис отвёз Марию и Ханну, старших сестёр
Элизабет, в школу Брейдена дней через десять после того, как утонули близняшки.
Он сказал: «У этих деток сердце кровью обливалось из-за-а своих ма-а-леньких
сестричек».
Южный выговор старика Уайрман скопировал очень неплохо, и я
почему-то вновь подумал о Морже и Плотнике, шагающих по берегу с маленькими
Устрицами. Сам я чётко помнил лишь ту часть стихотворения, где Плотник говорит
им, что они отлично прогулялись, но, разумеется, Устрицы ответить не могли,
потому что их съели, всех до одной.
— Хочешь послушать, что я раскопал? — спросил Уайрман.
— А у тебя есть время?
— Конечно. Энн-Мэри на посту до семи часов, хотя, из
практических соображений, мы с ней ухаживаем за Элизабет на пару. Почему бы нам
не пойти в дом? У меня всё собрано в папку. Не так чтобы много, но по крайней
мере есть одна фотография, на которую стоит взглянуть. Крис Шэннингтон держал
её в коробке с бумагами отца. Я прогулялся с ним в публичную библиотеку
Кейси-Ки и скопировал её. — Он помолчал. — Это фотография «Гнезда цапли».
— Ты хочешь сказать, каким этот дом был тогда?
Мы уже шагали по мосткам, но тут Уайрман остановился.
— Нет, амиго, ты не понял. Я говорю о первом «Гнезде цапли».
«Эль Паласио» — второе «Гнездо». Построенное через двадцать пять лет после
того, как утонули маленькие девочки. Ктому времени состояние Джона Истлейка с
десяти или двадцати миллионов увеличилось до ста пятидесяти. А то и больше.
Война — доходный бизнес. Инвестируй своего сына.
— Лозунг Движения против войны во Вьетнаме. Тысяча девятьсот
шестьдесят девятый год. Часто использовался в паре с другим лозунгом: «Мужчина
нужен женщине, как рыбе — велосипед».
— Молодец, амиго! — Уайрман махнул рукой в сторону буйной
растительности, которая покрывала остров к югу от нас. — Первое «Гнездо цапли»
находилось там. Мир еше был молод, и ласты шлёпали по воде: пуп-уп-дуп.
Я подумал о Мэри Айр, не выпившей, а уже крепко набравшейся,
о её словах: «Только один дом. Построенный на небольшом возвышении ближе к
южной оконечности, он не очень-то отличался от тех домов, которые можно увидеть
на экскурсии по старинным особнякам Чарлстона или Мобайла».
— И что с ним сталось? — спросил я.
— Насколько мне известно, ничего, — ответил Уайрман. — Его
оставили во власти времени, которое несёт с собой упадок. Когда Джон Истлейк
потерял надежду найти тела близняшек, он распрощался с Дьюма-Ки. Расплатился со
своими работниками, собрал вещи, усадил трёх оставшихся дочерей в «роллс-ройс»
— у него действительно был «роллс-ройс» — и уехал. «Роман, не написанный
Скоттом Фицджеральдом», — вот что сказал Крис Шэннингтон. Он также сказал, что
Истлейку не было покоя, пока Элизабет вновь не привезла его сюда.
— Ты думаешь, Шэннингтон действительно что-то знает, или это
история, которую он рассказывал столько раз, что сам в неё поверил?
— Quien sabe? — Уайрман вновь остановился, указал на южную
часть Дьюма-Ки. — Никаких джунглей там не было. Из первого дома ты мог видеть
материк, с материка — дом. Насколько я знаю, амиго, дом по-прежнему там. Или
то, что от него осталось. Стоит и гниёт. — Он протянул руку к двери на кухню и
посмотрел на меня без тени улыбки. — Вот что надо бы нарисовать, не так ли?
Корабль-призрак на суше.
