— Кто ж с этим спорит? — Я всмотрелся в фотоснимок. — Кто
эти девочки? Нет… не говори. Слева от него — Мария. По правую руку — Ханна.
— Ставлю тебе пять с плюсом. Ханна — которая с грудью. В
двадцать седьмом ей исполнилось четырнадцать.
Мы несколько секунд молча смотрели на факс. Распечатка
файла, полученного по электронной почте, выглядела бы получше. Чёрные
вертикальные полосы раздражали, некоторые буквы расплывались, но заголовок
выглядел достаточно чётким: «ШТОРМ ОТКРЫВАЕТ СОКРОВИЩА НЫРЯЛЬЩИКУ-ЛЮБИТЕЛЮ». И
на фотоснимке я мог многое разглядеть. Линия волос на лбу Джона поднялась выше.
В качестве компенсации увеличилась длина усов, тут Истлейк мог соперничать с
моржом. И хотя чёрный купальный костюм остался прежним, он трещал по всем швам…
и лопнул под одной рукой, как мне показалось, хотя в этом я мог и ошибиться:
чёткости всё-таки не хватало. Джон Истлейк определённо набрал жирка между 1925
и 1927 годами (будь он актёром, ему пришлось бы отказаться от десертов и чаще
бывать в тренажёрном зале, чтобы и дальше получать роли). В девочках, что
стояли рядом с ним, сексуальность проступала не так явно, как в их старшей
сестре (одного взгляда на Адриану хватало, чтобы в голову полезли мысли о том,
как неплохо поваляться с ней на сеновале, а у этих двух хотелось спросить,
сделали они домашнее задание или нет), но они были симпатичными, пусть ещё и не
расцвели полностью, и на их лицах читалось радостное волнение. Это точно.
Потому что на песке перед ними лежали сокровища.
— Я не могу разглядеть, что это, — пожаловался я. — Очень уж
нечёткий факс.
— На столе лежит лупа, но я сэкономлю тебе время. — Уайрман
взял ручку, воспользовался ею как указкой. — Это медицинский пузырёк, а это —
мушкетная пуля… так сказал Истлейк репортёру. Мария положила руку на сапог… или
то, что осталось от сапога. Рядом с сапогом…
— Очки, — вставил я. — И… цепочка на шею.
— Согласно заметке, это браслет. Точно не знаю. Могу
поклясться, что это металлическая петля, покрытая толстым налётом то ли
ржавчины, то ли грязи. Но старшая девочка определённо держит серёжку в
вытянутой руке.
Я пробежал взглядом заметку. Помимо сфотографированных
вещей, Истлейк нашёл различную столовую утварь… четыре чашки, по его словам, «в
итальянском стиле»… таган… ящик с шестерёнками (чем бы это ни было)… и
множество гвоздей. Он также нашёл половину фарфорового человечка. На фотографии
его не было, во всяком случае, я не увидел. В заметке говорилось, что Истлейк
пятнадцать лет плавал под водой среди разрушающихся рифов к западу от Дьюмы. Иногда
охотился, а чаще — просто отдыхал, любуясь подводным миром. Он сказал, что
мусора на дне попадалось много, но интереса ничто не вызывало. Он сказал, что
«Элис» подняла очень уж сильные волны, которые сдвинули массу песка между
рифами и островом и обнажили, по его словам, «захоронение».
— Кораблекрушение он не упомянул, — сказал я.
— Нет, — кивнул Уайрман. — Никакого корабля не было. Его не
нашёл ни он, ни десятки людей, которые помогали ему в поиске тел девочек.
Только мусор. Они нашли бы корабль, если б он был. К юго-западу от Дьюмы
глубина не превышает двадцати пяти футов на всём участке от острова до рифа
Китта. Вода и сейчас достаточно чистая, а тогда была как бирюзовое стекло.
— Высказывались какие-нибудь версии насчёт появления
подводной свалки?
— Конечно. Наиболее распространённая говорит о том, что
некое судно, невесть как попавшее сюда сто, двести или триста лет тому назад,
взорвалось, вывалив на дно содержимое трюма. А может, команда выбрасывала за
борт всё, что попадалось под руку, чтобы корабль остался на плаву. После шторма
они подлатали свою посудину и поплыли дальше. Этим можно объяснить тот факт,
что Истлейк нашёл множество вещей, но ничего ценного. Сокровища, должно быть,
остались на корабле.
— И риф не отломил бы киль корабля, который заплыл сюда в
восемнадцатом веке? Или в семнадцатом?
Уайрман пожал плечами.
— Крис Шэннингтон говорит, что никто не знает, каким был риф
Китта даже сто пятьдесят лет тому назад.
Я посмотрел на лежащую на песке добычу. На улыбающихся
девочек. На улыбающегося папочку, которому в скором времени предстояло купить
себе новый купальный костюм. И внезапно я решил, что с няней он не спал. Нет.
Даже любовница сказала бы ему, что нельзя фотографироваться для газеты в таком
старье. Она бы нашла тактичную причину: реальную я видел перед собой, даже
после стольких лет, даже с учётом того, что зрение в моём правом глазу
восстановилось не полностью. Он слишком разжирел. Только сам он этого не замечал.
И дочери не замечали. Любящие глаза не замечают.
Слишком разжирел. И было что-то ещё, не так ли? Некое А,
которое требовало обязательного Б.
— Я удивлён, что он вообще рассказал о своей находке, —
озвучил я эту мысль. — Если б найти такое сегодня и рассказать по «Шестому
каналу», половина населения Флориды слетелась бы сюда на своих катерах и
принялась бы шарить по дну металлоискателями в поисках дублонов и золотых песо.
— Да, но тогда была другая Флорида, — ответил Уайрман, и я
вспомнил, что те же слова слышал от Мэри Айр. — Джон Истлейк был богатым
человеком, Дьюма-Ки — его частным заповедником. А кроме того, не нашлось ни
дублонов, ни песо, только старинные вещи, которые мало кого могли
заинтересовать, вырытые из песка ураганом, случившимся в неурочное время года.
Многие недели он нырял за всем этим добром, разбросанным по дну Залива. Очень
неглубоко, по словам Шэннингтона. При отливе мог практически дотянуться до всех
этих вещей с поверхности. И, конечно же, он рассчитывал найти что-нибудь ценное.
Не думаю, что богатство — это прививка от желания найти клад.
— Нет, — согласился я. — Точно не прививка.
— Няня, должно быть, была с ним, когда он обследовал дно в
поисках сокровищ. И три девочки, которые находились в доме: близняшки и
Элизабет. Мария и Ханна вернулись в школу Брейдена, старшая сестра сбежала в
Атланту. Истлейк и его маленькие дочурки, вероятно, устраивали там пикники.
— Как часто? — Я уже понимал, чем всё закончится.
— Часто. Может, каждый день, пока добыча была самой богатой.
Они протоптали тропу от дома к тому месту, которое называлось Тенистый берег. В
полумиле от дома.
— Тропу, по которой две жаждущие приключений маленькие
девочки могли пойти вдвоём.
— И однажды они пошли. К всеобщей печали. — Уайрман убрал
фотографии в папку. — Здесь есть история, мучачо, и, предполагаю, она более
захватывающая, чем история о том, как маленькая девочка проглотила стеклянный
шарик, но трагедия — всегда трагедия, а если копнуть до самого дна — все
трагедии глупы. Будь моя воля, я бы поставил «Сон в летнюю ночь» выше
«Гамлета». Любому дураку, у которого не трясутся руки и хорошие лёгкие, по
силам построить карточный домик и одним дуновением разрушить его, но только
гений может заставить людей смеяться.
