Я поискал Уайрмана и увидел, что он разговаривает с другим
юристом, из моей прошлой жизни. И вроде бы они сразу нашли общий язык. Я лишь
надеялся, что Уайрман не допустит ошибки, не назовёт его Боузи. Когда я перевёл
взгляд на Элизабет, она по-прежнему смотрела на «Розы, вырастающие из ракушек»
и вытирала глаза.
— Я влюбилась в эту картину, но мы должны двигаться дальше.
После того как она посмотрела остальные работы в этом зале,
вновь послышался её голос. И говорила она, возможно, сама с собой:
— Разумеется, я знала, что кто-то должен прийти. Но я и
представить себе не могла, что этот кто-то создаст картины такой мощи и
новизны.
Джек похлопал меня по плечу, наклонился, чтобы прошептать на
ухо:
— Прибыл доктор Хэдлок. Уайрман хочет, чтобы вы как можно
скорее закончили экскурсию.
Центральный зал находился на пути к административной части,
и Элизабет могла покинуть галерею (предварительно осушив, как и собиралась,
стаканчик) через служебный выход. Да и кресло вывезти через него было проще,
потому что он использовался для разгрузочных работ. Хэдлок мог сопровождать её,
если б у него возникло такое желание. Но я боялся везти Элизабет мимо картин с
девочкой и кораблём, и уже не потому, что она могла их раскритиковать.
— Поехали, — распорядилась Элизабет, стукнув аметистовым
перстнем по ручке инвалидного кресла. — Давайте взглянем на них. Нечего тянуть
резину.
— Вас понял, — отозвался я и толкнул кресло к центральному
залу.
— Тебе нехорошо, Эдди? — тихим голосом спросила Пэм.
— Всё отлично.
— Я же вижу. Что не так?
Я только покачал головой. Мы уже шли по центральному залу.
Картины висели на высоте шесть футов. Других экспонатов не было. Стены
задрапировали какой-то грубой коричневой тканью вроде брезента. Компанию циклу
«Девочка и корабль» составлял только «Смотрящий на запад Уайрман». Мы медленно
приближались к нему. Колёса кресла бесшумно катились по светло-синему ковру.
Шум идущей позади толпы то ли смолк, толи мои уши блокировали его. Я словно
видел картины впервые, и они выглядели отдельными кадрами, вырезанными из
кинофильма. При переходе от картины к картине изображение проступало чуть
яснее, становилось чуть чётче, но оставалось тем же самым — кораблём, который я
увидел во сне. И везде фон кораблю составлял закат. Гигантская раскалённая
докрасна наковальня заливала светом западный горизонт, расплёскивала кровь по
воде и воспаляла небо. Корабль — трёхмачтовый труп, приплывший из чумного
барака смерти. Паруса висели лохмотьями. На палубе — ни души. Что-то ужасное
проступало в каждой линии, и хотя не было никакой возможности указать причину,
возникал страх за маленькую одинокую девочку в лодке, маленькую девочку,
которую на первой картине я нарисовал в платье с крестиками-ноликами, маленькую
девочку посреди Залива цвета красного вина.
На первой картине угол зрения не позволял увидеть название
корабля смерти. В «Девочке и корабле № 2» корабль немного разворачивался, но
маленькая девочка (всё с теми же искусственными рыжими волосами, но теперь уже
в платье в горошек, как у Ребы) закрывала собой всё, кроме буквы «П». В «№ 3» вместо
одной буквы появились три: «ПЕР», а Реба точно стала Илзе — это было заметно
даже со спины. И в лодке лежал гарпунный пистолет Джона Истлейка.
Если всё это и не укрылось от глаз Элизабет, то виду она не
подала. Я толкал её кресло, а корабль увеличивался в размерах и приближался,
его чёрные мачты торчали, как пальцы, паруса провисали, словно мёртвая плоть.
Огненное небо злобно сверкало сквозь дыры в парусине. Теперь название на транце
читалось как «ПЕРСЕ». Возможно, не полное название, место для последующих букв
было, но если и так, они прятались в тени. В картине «Девочка и корабль № 6»
(корабль уже нависал над вёсельной лодкой) девочка сидела в синем закрытом
купальнике с единственной жёлтой полоской по вороту. Волосы вроде бы отливали
оранжевым. Единственная девочка в лодке, чья личность вызывала у меня сомнения.
Может, это и была Илзе, раз уж на других картинах присутствовала именно она… но
полной уверенности не было. В этой картине на воде появились первые лепестки
роз (плюс один-единственный теннисный мяч с буквами DUNL), а на палубе —
странный набор вещей: высокое зеркало (отражающее закатный свет и,
соответственно, словно залитое кровью), детский конь-качалка, большой невысокий
квадратный чемодан, груда обуви. Те же самые предметы остались на «№ 7» и «№
8», где к ним присоединились другие: девчачий велосипед, прислонённый к
фок-мачте, уложенные друг на друга автомобильные покрышки на корме и большие
песочные часы посреди палубы. Стекло часов тоже отражало солнце, так что вместо
песка их наполняла кровь. В картине «Девочка и корабль № 8» много больше
розовых лепестков плавало между вёсельной лодкой и «Персе». И теннисных мячей
прибавилось — стало как минимум полдюжины. Венок из гниющих цветов висел на шее
коня-качалки. Я буквально ощущал их вонь в застывшем воздухе.
— Святый Боже, — прошептала Элизабет. — Она набрала такую
силу! — Кровь отхлынула от её лица. Выглядела Элизабет не на восемьдесят пять —
на двести лет.
«Кто?» — попытался спросить я, но с губ не сорвалось ни
звука.
— Мэм… мисс Истлейк… вам нельзя так напрягаться, — подала
голос Пэм.
Я предложил:
— Принести вам стакан воды?
— Я принесу, папа, — вызвалась Илли. Элизабет всё смотрела
на «Девочку и корабль № 8».
— Как много из этих… этих souvenirs… вы узнаёте? — спросила
она.
— Я не узнаю… это моё воображение… — Я замолчал. Потому что
знал: девочка в вёсельной лодке на картине «№ 8» не souvenir — Илзе. Зелёное
платье с пересекающимися бретельками, оголяющее спину, выглядело непристойно
сексуальным на маленькой девочке, но теперь я знал, откуда оно взялось: это
платье Илзе купила недавно, заказав по каталогу в интернет-магазине, и Илзе
больше не была маленькой девочкой. С другой стороны, теннисные мячи
оставалисьдля меня загадкой, зеркало ничего не значило, как и штабель
автомобильных покрышек. И я не знал наверняка, что велосипед, прислонённый к
фок-мачте, принадлежал Тине Гарибальди, но боялся, что это он… и моё сердце
почему-то в этом не сомневалось.
Мертвенно-холодная рука Элизабет коснулась моего запястья.
— На раме этой картины нет пули.
— Я не знаю, о чём вы… Теперь она сжала мне руку.
— Вы знаете. Вы точно знаете, о чём я. Выставка продана
целиком, Эдгар. Вы же не думаете, что я слепая? Пули есть на рамах всех картин,
которые мы посмотрели, даже на «Номере шесть» — той, где в лодке сидит моя
сестра Ади — но не на этой.
Я повернул голову к «№ 6», где у девочки в лодке были рыжие
волосы.
