— Могу я кое о чём тебя спросить, Эдди?
— Конечно.
— Ты можешь рисовать где угодно? Или только здесь?
— Думаю, где угодно. Но в других местах и картины будут
другими.
Она пристально смотрела на меня. Почти что с мольбой.
— Всё равно перемена может пойти на пользу. Тебе нужно
избавиться от этого взгляда. Я не говорю о возвращении в Миннесоту, нужно
просто… уехать куда-нибудь ещё. Ты об этом подумаешь?
— Да. — «Но лишь после того, как загляну в красную корзинку
для пикника, — добавил про себя я. — И после того, как хотя бы раз побываю на
южной оконечности Дьюмы». Я думал, что мне это удастся. Потому что плохо стало
Илзе — не мне. Я-то отделался окрашенными красным воспоминаниями о несчастном
случае. И фантомным зудом.
— Будь здоров, Эдгар. Я точно не знаю, каким ты стал, но
прежнего Эдгара осталось достаточно много, чтобы любить тебя. — Она поднялась
на цыпочки в белых сандалиях (несомненно, купленных специально для этой
поездки) и вновь поцеловала меня в щетинистую щёку.
— Спасибо, — ответил я. — Спасибо за прошлую ночь.
— Благодарить незачем. Всё было прекрасно.
Она пожала мне руку. Потом поднялась по трапу и скрылась в
самолёте.
vi
Я вновь оказался в зале вылета терминала «Дельты». На этот
раз без Джека.
— Только ты и я, мисс Булочка. Такое ощущение, что мы
засиделись дольше всех.
Тут я заметил, что она плачет, и обнял её.
— Папуля, я так хочу остаться с тобой!
— Возвращайся в колледж, милая. Подготовься к зачёту и сдай
на отлично. Скоро мы с тобой увидимся.
Она отпрянула. Озабоченно посмотрела на меня.
— У тебя всё будет хорошо?
— Да. И у тебя всё должно быть хорошо.
— Я постараюсь. Постараюсь. Я вновь обнял её.
— Иди. Зарегистрируйся. Купи журналы. Посмотри Си-эн-эн.
Счастливого тебе полёта.
— Хорошо, папуля. Всё было замечательно.
— Ты у меня замечательная.
Она от души чмокнула меня в губы (вероятно, компенсировала
тот поцелуй, что придержала её мать) и прошла через раздвижные двери. Один раз
обернулась и помахала мне рукой — к тому времени став уже силуэтом за
поляризованным стеклом. И как же я жалею, что не разглядел её тогда получше —
ведь я видел её в последний раз.
vii
Из Художественного музея Ринглингов я позвонил в два места —
в похоронное бюро и на автоответчик «Эль Паласио», а после оставил сообщение
для Уайрмана: пообещал вернуться к трём часам и попросил встретить меня у моего
дома. И ещё попросил передать Джеку, что тот достаточно взрослый (раз уж имеет
право голосовать и ходит на вечеринки с второкурсницами Флоридского
университета), чтобы держать мобильник в рабочем состоянии.
Я вернулся на Дьюма-Ки около половины четвёртого, но и
автомобиль Джека, и коллекционный серебристый «бенц» Элизабет уже стояли на
квадрате потрескавшегося бетона справа от «Розовой громады». Джек и Уайрман
сидели на ступеньках и пили чай со льдом. Джек — в том же сером костюме, но уже
с привычно растрёпанными волосами и в футболке «Морских дьяволов» под пиджаком.
Уайрман — в чёрных джинсах, белой рубашке с расстёгнутым воротником и в
сдвинутой на затылок бейсболке.
Я припарковался, вылез из автомобиля и потянулся, чтобы
размять больную ногу. Они поднялись, подошли ко мне, ни один не улыбался.
— Все уехали, амиго? — спросил Уайрман.
— Все, кроме моей тёти Джин и дяди Бена, — ответил я. — Они
— бывалые халявщики, и возьмут всё, что им пообещали.
Джек улыбнулся, но как-то невесело.
— Такие есть в каждой семье, — заметил он.
— Как ты? — спросил я Уайрмана.
— Если ты насчёт Элизабет, то нормально. Хэдлок говорит,
что, возможно, это наилучший вариант, и я готов признать его правоту. А вот её
решение оставить мне сто шестьдесят миллионов долларов деньгами, активами и
собственностью… — Он покачал головой. — Это уже другое. Может, со временем мне
удастся с этим свыкнуться, но сейчас…
— Сейчас что-то происходит.
— Si, senor. И очень странное.
— Что ты рассказал Джеку? Уайрман замялся.
— Вот что я тебе скажу, амиго. Раз начав, трудно определить
ту черту, перед которой следует остановиться.
— Он рассказал мне всё, — вмешался Джек. — Во всяком случае,
по его мнению. И о том, что вы сделали с его зрением, и о Кэнди Брауне. — Он
помолчал. — И о двух девочках, которых вы видели.
— И что ты можешь сказать насчёт Кэнди Брауна?
— Будь моя воля, я бы наградил вас медалью. А жители
Сарасоты, вероятно, выделили бы вам персональную платформу во время парада в
День памяти погибших в войнах. — Джек сунул руки в карманы. — Но если бы
прошлой осенью вы сказали мне, что такое может случиться не только в
кинофильмах, но и в реальной жизни, я бы рассмеялся.
— А на прошлой неделе? — спросил я.
Джек задумался. С той стороны «Розовой громады» волны мерно
накатывали на берег. Под гостиной и спальней шептались ракушки.
— Нет, — наконец ответил Джек. — Вероятно, смеяться бы не
стал. Я с самого начала понял, что вы какой-то особенный, Эдгар. Вы приехали
сюда и… — Он сложил ладони, переплёл пальцы. И я подумал, что он прав. Так оно
и было. Как переплетённые пальцы обеих рук. И тот факт, что у меня была одна
рука, не имел ровно никакого значения.
Во всяком случае, в данном конкретном случае.
— О чём ты говоришь, hermano?
[165]
Джек пожал плечами.
— Эдгар и Дьюма. Дьюма и Эдгар. Они словно ждали друг друга.
— На его лице читалось смущение, но в своих словах он определённо не
сомневался.
Я махнул рукой в сторону двери.
— Тогда пошли.
— Сначала расскажи ему, как ты нашёл корзинку, — попросил
Уайрман Джека.
Тот пожал плечами.
— Потеть не пришлось; не заняло и двадцати минут. Она стояла
на каком-то старом комоде в дальнем конце чердака. На неё падал свет из
вентиляционной трубы. Словно она хотела, чтобы её нашли. — Джек посмотрел на
Уайрмана, который согласно кивнул. — Потом мы отнесли корзинку вниз и заглянули
в неё. Она была чертовски тяжёлая.
