Слова Джека о тяжести корзинки заставили меня подумать о
том, как Мельда, домоправительница, держит корзинку на семейном портрете: мышцы
на руках напряглись. Вероятно, корзинка и тогда была тяжёлой.
— Уайрман попросил отвезти корзинку сюда и оставить для вас,
поскольку у меня был ключ… да только ключ мне не потребовался. Дверь была не
заперта.
— То есть ты нашёл её распахнутой?
— Нет. Я вставил ключ в скважину и повернул, а получилось —
закрыл замок. Ну я удивился…
— Пошли. — Уайрман двинулся к двери. — Пора не только
говорить, но и смотреть.
На деревянном полу прихожей я увидел многое из того, что
обычно встречалось на берегу: песок, мелкие ракушки, пару стручков софоры,
несколько пучков сухой меч-травы. А также следы. Отпечатки подошв кроссовок
Джека. И другие, от одного вида которых по коже побежали мурашки. Я насчитал
три цепочки следов. Одна — больших, две — маленьких. Маленькие следы
определённо оставили дети. Вся троица обошлась без обуви.
— Вы видите, что они ведут наверх, становясь всё менее
заметными? — спросил Джек.
— Да. — Даже мне показалось, что мой голос долетел издалека.
— Я шёл рядом, потому что не хотел их затереть, — продолжил
Джек. — Если бы я знал всё то, что рассказал мне Уайрман, пока мы ждали вас, не
думаю, что я решился бы подняться по лестнице.
— Не стал бы тебя винить, — кивнул я.
— Но наверху никого не было. Только… вы сами всё увидите.
Смотрите. — Он подвёл меня к лестнице. Девятая ступенька находилась на уровне
глаз, свет падал на неё сбоку. Я увидел едва заметные детские следы, ведущие в
обратном направлении.
— С этим мне всё ясно. Дети поднялись в вашу студию, потом
спустились вниз. Взрослый оставался у двери, вероятно, стоял на стрёме… хотя,
если произошло это глубокой ночью, едва ли стоило кого-то опасаться. Вы
включали охранную сигнализацию?
— Нет. — Я не решался встретиться с ним взглядом. — Не могу
запомнить код. Он записан на листочке, который лежит у меня в бумажнике, но
каждый раз, когда я вхожу в дверь, начинается гонка: я должен набрать код, пока
пикает этот грёбаный звуковой сигнал…
— Всё нормально. — Уайрман сжал моё плечо. — Эти грабители
ничего не взяли. Напротив — оставили.
— Вы же не верите, что мёртвые сёстры мисс Истлейк вновь
навестили вас? — спросил Джек.
— Если на то пошло, я считаю, что так оно и было. — Я
подумал, что мой ответ прозвучал глупо под ярким светом второй половины
апрельского дня, когда солнечные лучи обрушивались на Залив и отражались от
него, но ошибся.
— В «Скуби-Ду» оказалось бы, что это проделки безумного
библиотекаря, — заметил Джек. — Понимаете, чтоб вы испугались и покинули
остров, а он смог бы сохранить сокровище для себя.
— У нас не мультфильм, — вздохнул я.
— Допустим, маленькие следы оставлены Тесси и Лаурой
Истлейк. Тогда кому принадлежат большие? — спросил Уайрман.
Никто из нас не ответил.
— Пойдёмте наверх, — предложил я. — Я хочу заглянуть в
корзинку.
Мы поднялись по лестнице (избегая следов: не для того, чтобы
их сохранить — просто не хотели на них наступать). Корзинка для пикника,
которая выглядела точно так же, как и та, что я нарисовал ручкой, украденной в
кабинете доктора Джина Хэд-лока, стояла на ковре, но сперва мой взгляд упал на
мольберт.
— Можете мне поверить, я удрал, едва это увидел, — признался
Джек.
Я мог ему поверить, но желания ретироваться вниз не
испытывал. Наоборот, меня тянуло к мольберту, совсем как железо — к магниту. На
мольберте стоял чистый холст, и под покровом темноты (то ли когда умирала
Элизабет, то ли когда я в последний раз занимался сексом с женой, то ли когда
спал после секса рядом с ней) кто-то окунул палец в мою краску. Кто именно? Не
знаю. В какую краску? Это очевидно — в красную. Буквы качались из стороны в
сторону, поднимались и опускались относительно друг друга. Красные буквы.
Обвиняющие. Они буквально кричали.
ГДЕ НАША
СЕСТРА
viii
— Произведение искусства. — Я едва узнал собственный голос,
вдруг ставший сухим и дребезжащим.
— Так это называется? — спросил Уайрман.
— Разумеется. — Буквы начали расплываться, и я вытер глаза.
— Граффити. В «Скотто» пришли бы в восторг.
— Возможно, но меня это дерьмо пугает, — сказал Джек. — Я
его ненавижу.
Я тоже ненавидел. Это была моя студия, чёрт побери, моя! Я
заплатил за её аренду! Я сдёрнул холст с мольберта, и в это мгновение возникло
предчувствие, что он вспыхнет у меня в руках. Не вспыхнул. Да и не с чего —
обычный холст, я сам его и натягивал. Я прислонил холст лицевой стороной к
стене.
— Так лучше?
— В общем, да, — ответил Джек, и Уайрман кивнул. — Эдгар…
если эти девочки побывали здесь… могут ли призраки рисовать на холсте?
— Если они могут двигать круги с буквами и цифрами на
спиритической доске и писать на покрытом изморозью стекле, полагаю, им под силу
и рисовать на холсте. — Я помолчал и с неохотой добавил: — Но я не могу
представить себе призрака, открывающего мою входную дверь. Или ставящего холст
на мольберт.
— То есть холста здесь не было?
— Уверен, что нет. Чистые холсты — на стойке в углу.
— А что за сестра? — поинтересовался Джек. — Кто та сестра,
о которой они спрашивают?
— Должно быть, Элизабет, — ответил я. — Она единственная
оставшаяся сестра.
— Чушь, — покачал головой Уайрман. — Если Тесси и Лаура
попали в пользующийся популярностью во все времена загробный мир, проблем с
поиском Элизабет у них не возникло бы: более пятидесяти пяти лет Элизабет
прожила здесь, на Дьюма-Ки, а больше они и нигде не бывали.
— А как насчёт других сестёр Элизабет? — спросил я.
— Мария и Ханна умерли, — ответил Уайрман. — Ханна — в
семидесятых, в штате Нью-Йорк, по-моему, в Оссининге, а Мария — в начале
восьмидесятых, где-то на западе. Обе выходили замуж, Мария даже дважды. Я узнал
об этом от Криса Шэннингтона, не от мисс Истлейк. Она иногда говорила об отце,
но о сёстрах не упоминала ни разу. Она оборвала все связи с семьёй после того,
как вместе с Джоном вернулась сюда в тысяча девятьсот пятьдесят первом.
«где наша сестра?»
— А Адриана? Что известно о ней? Уайрман пожал плечами.
