Я попытался сосредоточиться. Уайрман задал важный вопрос.
— Мне представляется, несчастный случай. Очнувшись, она
страдала от амнезии, афазии и ещё бог знает от чего, вызванного повреждениями
мозга, которые в тысяча девятьсот двадцать пятом году определить не могли.
Рисование стало для Элизабет чем-то большим, чем лечение, у неё открылся
невероятный талант, и поначалу она сама создавала свои шедевры. Домоправительница…
няня Мельда… была шокирована. Об этом написали в газете, и, вероятно, заметка
потрясла всех, кто прочитал её за завтраком… но вы знаете, какие они, люди…
— Потрясающее за завтраком забывается к ленчу, — кивнул
Уайрман.
— Господи, — вырвалось у Джека, — если к старости я стану
таким же циничным, как вы оба, думаю, мне лучше прыгнуть с моста.
— На всё воля Божья, сынок, — сказал Уайрман и рассмеялся.
Искренне. Смех этот меня, как громом поразил. В такой-то момент! Но на душе
полегчало.
— Интерес к её картинам начал таять, — продолжил я. —
Возможно, это касалось и самой Элизабет. Я хочу сказать, кому рутина надоедает
быстрее, чем трёхлетним детям?
— Только щенкам и попугайчикам, — ответил Уайрман.
— Жажда творчества в три года… — Джек ошеломлённо покачал
головой. — Чертовски захватывающая идея.
— Вот она и начала… — Я замолчал, не в силах продолжить.
— Эдгар? — ровным голосом спросил Уайрман. — Всё хорошо?
Такого я сказать про себя не мог, но расклеиваться не имел
права. Если бы расклеился, Том стал бы только первым.
— Просто в галерее он выглядел совсем выздоровевшим.
Выздоровевшим, понимаешь? Словно вновь установил полный контакт с реальностью.
И если бы не она…
— Знаю, — кивнул Уайрман. — Выпей воды, мучачо. Я выпил и
заставил себя продолжить:
— Элизабет начала экспериментировать. Перешла от карандашей
к краскам для рисования пальцами и акварельным краскам. Думаю, этот переход
занял лишь несколько недель. Плюс некоторые из картин, найденных в корзинке для
пикника, сделаны перьевой ручкой, а другие — масляной краской для стен. Я и сам
хотел поработать с ней. Высыхая, она…
— Вот это оставь для студентов, которых ты будешь учить,
мучачо, — прервал меня Уайрман.
— Да. Да. — Я выпил ещё воды. Постарался собраться с
мыслями. — Она начала экспериментировать и с другими форматами. Если это
правильное слово. Я думаю, да. Рисовала мелом на кирпиче, палкой — на песке.
Однажды нарисовала лицо Тесси растаявшим мороженым на кухонном столе.
Джек наклонился вперёд, зажав руки между мускулистых бёдер,
хмурясь.
— Эдгар… это не просто выдумки? Вы это видели?
— В каком-то смысле. Иногда видел сам рисунок. Иногда —
что-то вроде волн, идущих от её рисунков, от прикосновения к её карандашам.
— Но вы знаете, что это — правда.
— Знаю.
— Её не заботило, сохранятся картины или нет? — спросил
Уайрман.
— Нет. Гораздо больше значил сам процесс. Она
экспериментировала с форматами, и она начала экспериментировать с реальностью.
Изменять её. И вот тут, думаю, Персе почувствовала Элизабет. Когда та начала
менять реальность. Почувствовала и проснулась. Проснулась и начала звать.
— Персе была среди того мусора, что нашёл Истлейк, не так
ли? — спросил Уайрман.
— Элизабет думала, что это кукла. Самая лучшая кукла. Но они
не могли соединиться, пока она не набрала достаточной силы.
— Она — это кто? — спросил Джек. — Персе или маленькая
девочка?
— Вероятно, обе. Элизабет была всего лишь ребёнком. А Персе…
Персе очень долго спала. Спала под песком, на дне морском.
— Поэтично, — кивнул Джек, — но я не очень-то понимаю, о ком
вы говорите.
— Я тоже, — признался я. — Потому что её я не вижу. Если
Элизабет и нарисовала Персе, эти картины она уничтожила. Могу предположить, что
Персе — из фарфора, вот почему в солидном возрасте Элизабет начала
коллекционировать фарфоровые статуэтки, но, возможно, это совпадение. Наверняка
я знаю следующее: Персе наладила канал связи с маленькой девочкой, сначала
через её рисунки, потом через самую любимую на тот момент куклу, Новин. И Персе
запустила что-то вроде… обучающей программы. Даже не знаю, как ещё это можно
назвать. Она убеждала Элизабет что-то нарисовать, а потом это что-то случалось
в реальном мире.
— Она затеяла ту же игру и с вами, — указал Джек. — Кэнди
Браун.
— И мой глаз, — добавил Уайрман. — Не забудь про «починку»
моего глаза.
— Мне бы хотелось думать, что всё это — моя заслуга, —
ответил я… но мог ли я считать её своей? — Было и кое-что ещё. По большей части
мелочи… использование моих картин в роли хрустального шара… — Я замолчал. Не
хотел продолжать, потому что эта дорожка опять выводила на Тома. Тома, которого
мне следовало вылечить.
— Расскажи, что ещё ты узнал из картин Элизабет, — попросил
Уайрман.
— Хорошо. Начну с внесезонного урагана. Его вызвала
Элизабет, возможно, с помощью Персе.
— Вы, должно быть, смеётесь надо мной, — воскликнул Джек.
— Персе сказала Элизабет, где находится эта свалка, а
Элизабет сказала отцу. Среди мусора… скажем так, среди мусора лежала фарфоровая
статуэтка, может, длиной в фут. Статуэтка прекрасной женщины. — Да, это я мог
видеть. Не детали, но просто фигурку. И пустые, без зрачков, глаза-жемчужины. —
Это был приз Элизабет, её законное вознаграждение, и как только статуэтку
вытащили из воды, Персе взяла быка за рога.
— А откуда вообще могла появиться эта вещица, Эдгар? —
вкрадчиво спросил Джек.
С моих губ едва не сорвалась фраза (где услышал или прочитал
— не помню, но точно не моя): «В те дни жили более древние боги: и были они
властелинами и властительницами». Я не озвучил эту фразу. Не хотел слышать её,
даже в ярко освещённой комнате, и лишь покачал головой.
— Не знаю. И понятия не имею, под каким флагом ходил
корабль, который потерпел здесь крушение, а может, пробил днище о риф Китта и
вывалил на дно содержимое трюма. Я мало что знаю наверняка… но, думаю, когда-то
у Персе был свой корабль, и, выбравшись из воды и накрепко сцепившись с могучим
юным мозгом Элизабет Истлейк, она сумела вызвать его.
— Корабль мёртвых. — На лице Уайрмана так по-детски
отражались страх и благоговение… Снаружи ветер шумел кронами растущих во дворе
деревьев, гнул рододендроны, и мы слышали равномерные, усыпляющие удары волн о
берег. Я полюбил этот звук с самого приезда на Дьюма-Ки, но сейчас он меня
пугал. — Корабль назывался… «Персефона»?
[174]
