В какой-то момент подошёл Уайрман, включил на кухне свет,
сел за стол, положил гарпун перед собой. Не произнёс ни слова, только слушал,
что говорю я.
Илзе сказала, что начала чувствовать себя как-то странно
(«жутковато-страшновато» — так она в действительности сказала), как только
вошла в квартиру. Поначалу это было только ощущение одурманенности, но скоро к
нему присоединилась тошнота… как и в тот день, когда мы попытались исследовать
единственную дорогу, уходящую в глубь Дьюма-Ки. Илзе становилось всё хуже и
хуже. Женщина обратилась к ней из раковины, сказала, что её отец умер. Тогда
Илзе вышла на улицу, чтобы прочистить мозги, но чуть ли не сразу решила
вернуться.
— Должно быть, так на меня подействовали рассказы Лавкрафта,
которые я прочитала для курсовой работы по американской литературе. Мне
постоянно казалось, что кто-то идёт следом за мной. Эта женщина.
Вернувшись в квартиру, она начала готовить овсянку, в
надежде, что каша успокоит желудок, но, как только каша начала густеть, тошнота
усилилась. Всякий раз, помешивая кашу, Илзе видела в ней что-то страшное.
Черепа. Лица кричащих детей. Потом появилось лицо женщины. У женщины было
слишком много глаз, сказала Илзе. Женщина-из-овсянки сообщила моей дочери, что
я умер, а мама об этом ещё не знает, но когда до неё дойдёт эта новость, она
устроит вечеринку.
— Я пошла и легла, — продолжила Илзе с детской интонацией, —
и тогда мне приснилось, что женщина права, и ты умер, папуля.
Я подумал, неспроситьли, когда именно позвонила её мать, но
сомневался, что она вспомнит, да и значения это не имело. Святый Боже, неужели
Пэм не уловила ничего, кроме усталости — особенно после моего звонка? Она
оглохла? Не мог же только я слышать это замешательство в голосе Илзе, это
изнеможение? Но, возможно, когда звонила Пэм, Илзе была ещё в порядке. Персе,
при всём её могуществе, требовалось время, чтобы окончательно подчинить себе
человека. Особенно если человек находился достаточно далеко.
— Илзе, у тебя сохранился рисунок, который я тебе дал? С
маленькой девочкой и теннисными мячами? Я его назвал «Конец игры».
— Ещё одна странная вещь. — Я чувствовал, что Илзе пытается
говорить связно, точно так же, как пьяный водитель, остановленный дорожным
копом, всеми силами пытается показать, что он трезвый. — Я хотела вставить его
в рамку, но руки до этого недошли, поэтому прикрепила его канцелярской кнопкой
к стене в большой комнате. Ты помнишь, гостиная-кухня. Там я угощала тебя чаем.
— Конечно. — Я никогда не был в её квартире в Провиденсе.
— Где я могла смотреть на него… смотреть на… но потом, когда
я вернулась… он…
— Ты собираешься заснуть? Не вздумай заснуть, разговаривая
со мной, мисс Булочка.
— Не заснуть… — но голос её слабел.
— Илзе! Проснись! Проснись, твою мать!
— Папа?! — Илзе явно была потрясена. Но сон как рукой сняло.
— Что случилось с рисунком? Что изменилось после твоего
возвращения?
— Он оказался в спальне. Вероятно, я сама перевесила его
туда… он был прикреплён к стене той же кнопкой с красной головкой… но я не помню,
как это делала. Наверное, я просто хотела, чтобы он был ближе ко мне. Разве это
не забавно?
Нет, вот это я забавным не находил.
— Если бы ты умер, папуля, я не хотела бы жить. Я бы тоже
хотела умереть. Стать мёртвой, как… как… как стеклянный шарик! — и она
рассмеялась. Я подумал о дочери Уайрмана и не поддержал её.
— Слушай меня внимательно, Илзе. Ты должна сделать всё, что
я скажу. Это очень важно. Сделаешь?
— Да, папуля. Если только это не займёт много времени. Я… —
послышался зевок, — …устала. Могу и поспать, раз уж теперь точно знаю, что с
тобой всё в порядке.
Да, она могла поспать. Аккурат под рисунком «Конец игры»,
закреплённым на стене кнопкой с красной головкой. И проснуться, думая, что
разговор этот ей приснился, а на самом деле её отец покончил с собой на
Дьюма-Ки.
Всё это сделала Персе. Эта старая карга. Эта сука.
Ярость вернулась в мгновение ока. Словно никуда и не
уходила. Но я не собирался позволить ей помешать моим планам, не собирался даже
позволить отразиться на голосе, чтобы Илзе не подумала, что я злюсь на неё. Я
зажал трубку между ухом и плечом. Протянул руку и схватился за тонкое
хромированное основание водопроводного крана.
— Много времени это не займёт, цыплёнок. Но ты должна это
сделать. А потом пойдёшь спать.
Уайрман сидел за столом, наблюдая за мной. Снаружи грохотал
прибой.
— Какая у тебя духовка, мисс Булочка?
— Газовая. Газовая духовка, — и она снова рассмеялась.
— Хорошо. Возьми рисунок и брось в духовку. Потом закрой
дверцу и включи газ. На максимальный режим. Сожги его.
— Нет, папуля! — Теперь она окончательно проснулась,
шокированная моими словами, как и в прошлый раз, когда я сказал «твою мать»,
если не больше. — Я люблю этот рисунок.
— Я знаю, милая, но именно из-за этого рисунка у тебя такое
необычное состояние. — Я собирался добавить что-то ещё, но остановился. Если
причиной был рисунок (а я в этом нисколько не сомневался), новые аргументы
пользы бы не принесли. Она и так уже всё поняла. Вместо того чтобы говорить, я
взад-вперёд дёргал кран, сожалея всем сердцем, что мои пальцы сжимают не горло
этой суки-карги.
— Папуля! Ты действительно думаешь…
— Я не думаю — знаю. Иди за рисунком, Илзе. Я подожду у
телефона. Принеси, сунь в духовку и сожги. Немедленно!
— Я… хорошо. Подожди.
Со стуком трубка легла на столик.
— Она это сделает? — спросил Уайрман.
Прежде чем я успел ответить, раздался металлический хруст, и
тут же холодная вода обдала мне руку до локтя. Я посмотрел на кран в моём
кулаке, перевёл взгляд на обломок трубы. Бросил кран в раковину. Из
зазубренного обломка хлестала вода.
— Думаю, да, — ответил я. — Извини.
— De nada.
[175]
— Уайрман опустился на колени, открыл
шкафчик под раковиной, сунул руку за мусорное ведро и стопку мешков для мусора.
Что-то повернул, и струя из сломанного крана сбавила напор. — Ты не знаешь
своей силы, мучачо. А может, знаешь.
— Извини, — повторил я. Не сильно раскаиваясь. На ладони
кровоточил неглубокий порез, но настроение у меня улучшилось. И в голове
прояснилось. Я даже подумал, что в своё время таким вот краном могла стать шея
моей жены. Не стоило удивляться, что она со мной развелась.
