Я с трудом поднялся, диким взглядом окинул Залив. Лишь
несколько мячей плавали перед «Эль Паласио», зато севернее, ближе к «Розовой
громаде», я увидел зелёную флотилию — штук сто, если не больше.
«Это ничего не значит. Она в безопасности. Она сожгла
рисунок и теперь спит в своей квартире в тысяче миль отсюда, здоровая и
невредимая».
— Это ничего не значит, — заявил я, но теперь волосы со лба
сдувал не тёплый, а ледяной ветер. Я захромал к «Розовой громаде» по влажному,
утрамбованному, блестящему песку. Сыщики облаками взлетали передо мной. Волны
то и дело бросали к моим ногам теннисные мячи. Теперь их было огромное
количество, разбросанных по полосе влажного песка. Я подошёл к разорванной
коробке с надписью «Теннисные мячи „Dunlop“. ПРОИЗВОДСТВЕННЫЙ БРАК, БЕЗ
УПАКОВКИ». В непосредственной близости от неё теннисных мячей в воде было
особенно много.
Я побежал.
xi
Открыв дверь, я оставил ключи в замке. Поспешил к телефону,
увидел мигающую лампочку: получено сообщение. Нажал на клавишу «PLAY».
Бесстрастный механический голос проинформировал меня, что сообщение получено в
6:48, то есть я разминулся с ним менее чем на полчаса. Потом из динамика
заговорила Пэм. Я наклонил голову, как наклоняют её, когда хотят уберечься от
зазубренных стеклянных осколков, летящих в лицо.
— Эдгар, мне звонили из полиции и сказали, что Илли мертва!
Они говорят, что женщина, которую зовут Мэри Айр, пришла к ней в квартиру и
убила её! Это твоя подруга! Эдгар, ты слышишь, одна из твоих флоридских подруг
убила нашу дочь! — Пэм разразилась жуткими, хриплыми рыданиями… потом
расхохоталась. Рыдания, за ними — смех. Я почувствовал, как один из летящих
стеклянных осколков вонзился мне влицо. — Позвони мне, негодяй! Позвони и
объяснись. Ты говорил, что она в БЕЗОПАСНОСТИ!
Опять рыдания. Их оборвал щелчок. Затем я услышал гудение
свободной линии.
Я протянул руку, заглушил гудение, выключив автоответчик.
Прошёл во «флоридскую комнату», посмотрел на теннисные мячи,
покачивающиеся на волнах. Я будто раздвоился, ощущал себя человеком,
наблюдающим за самим собой.
Мёртвые близняшки оставили послание в моей студии: «Где наша
сестра?» Под сестрой они подразумевали Илли?
Я буквально слышал, как смеётся эта карга, видел, как
кивает.
— Ты здесь, Персе? — спросил я.
Ветер рвался сквозь стеклянные стены. Волны бились о берег с
регулярностью метронома. Птицы летали над водой, кричали. На берегу я увидел
ещё одну разорванную коробку с мячами, уже наполовину засыпанную песком.
Сокровище из моря; законное вознаграждение из caldo. Она наблюдала, всё так.
Хотела увидеть, как я сломаюсь. Я в этом не сомневался. Её… кто?., охранники?.,
может, и спали днём, но она бодрствовала.
— Я выигрываю, ты выигрываешь, — сорвалосьс моих губ. — Но
ты думаешь, что всегда и всё будет по-твоему, не правда ли? Умная Персе.
Разумеется, умная. В эту игру она играла с давних пор. Я
подозревал, что она была уже старухой, когда сыны израильские копали землю в
садах Египта. Иногда она спала, но сейчас бодрствовала.
И могла дотянуться далеко.
Зазвонил телефон. Я вернулся в гостиную, по-прежнему ощущая
себя раздвоенным. Один Эдгар шёл по полу, второй парил над головой первого.
Звонил Дарио. Судя по голосу, расстроенный.
— Эдгар. Почему вы решили задержать картины…
— Не сейчас, Дарио. Мне не до того.
Я разорвал связь и позвонил Пэм. Теперь, когда я об этом не
думал, с набором номера проблем не возникло: пальцы сами нажимали нужные
кнопки, замечательная механическая память всё взяла на себя. И вот о чём я
подумал: людям только пошло бы на пользу отсутствие любой другой памяти.
Пэм чуть успокоилась. Не знаю, что она приняла, но средство
сработало. Мы проговорили двадцать минут. Большую часть этого времени она
плакала, то и дело обвиняла меня, но я не пытался оправдываться, поэтому её
злость перешла в горе и недоумение. Я узнал всё самое главное, или, во всяком
случае, думал, что узнал. Потому что одно очень важное обстоятельство прошло
мимо нас незамеченным, а как сказал один мудрец: «Кого не видишь, того не
ударишь». Полицейский, который звонил Пэм, не удосужился сообщить ей, что
именно Мэри Айр принесла в квартиру нашей дочери в Провиденсе.
Помимо пистолета. «Беретты».
— Полиция говорит, что она ехала на машине практически без
остановок, — безжизненным голосом рассказывала Пэм. — Она никогда не смогла бы
пронести этот пистолет на борт самолёта. Почему она это сделала? Сработала ещё
одна грёбаная картина?
— Всё так, — подтвердил я. — Она купила одну. А я об этом не
подумал. Я вообще о ней не думал. Ни разу. Я тревожился исключительно из-за
бойфренда Илли.
Очень спокойно моя бывшая жена (теперь уже точно бывшая)
вынесла приговор:
— Это сделал ты.
Да, я. Мне следовало сообразить, что Мэри купит как минимум
одну картину, и почти наверняка что-нибудь из цикла «Девочка и корабль» — то
есть из наиболее опасных. И, конечно же, не оставит картину в «Скотто». Зачем
оставлять, если можно взять её с собой, отправляясь в Тампу? Должно быть,
картина лежала в багажнике старенького «мерседеса», когда она подвозила меня до
больницы. А оттуда Мэри поехала домой в Дэвис-Айлендс, чтобы взять
автоматический пистолет, купленный для самозащиты.
Чёрт, из Сарасоты дорога на север вела аккурат через Тампу.
Вот это я как раз мог предугадать. В конце концов, я с ней
встречался, знал, что она думала о моём творчестве.
— Пэм, на этом острове случилось что-то ужасное. Я…
— Ты думаешь, меня это волнует, Эдгар? Или меня волнует
причина, по которой эта женщина так поступила? Из-за тебя погибла наша дочь, и
я больше не хочу говорить с тобой, я больше не хочу тебя видеть, и я скорее
вырву себе глаза, чем взгляну ещё на одну твою картину. Лучше б ты умер, когда
на тебя наехал кран. — В голосе звучало какое-то запредельное глубокомыслие. —
И это был бы счастливый конец.
Последовала короткая пауза, за которой послышалось гудение
свободной телефонной линии. Я подумал о том, чтобы швырнуть трубку в стену, но
плавающий над головой Эдгар наложил вето. Плавающий над головой Эдгар сказал,
что не стоит доставлять Персе такое удовольствие. Поэтому я тихонько положил
трубку на базу, с минуту постоял, покачиваясь — живой, тогда так моя
девятнадцатилетняя дочь умерла. Её не застрелила, но утопила в собственной
ванне обезумевшая арт-критикесса.
Медленным шагом я вышел из дома. Дверь оставил открытой.
Запирать её теперь не имело смысла. На глаза попалась прислонённая к стене
метла, которой сметали песок с дорожки, и у меня начала зудеть правая рука. Я
поднял ладонь перед собой, посмотрел. Вроде бы ничего не видел, но чувствовал,
как сжимаются и разжимаются пальцы. Чувствовал, как пара длинных ногтей
впивается в ладонь. Остальные были короткими и неровными. Должно быть,
обломились. Где-то (возможно, наверху, на ковре в «Розовой малышке») осталась
парочка призрачных обломков.
