Я увидел, что они принесли из «Эль Паласио» мою одежду, но
сегодня мне требовались высокие ботинки, которые стояли в стенном шкафу, а не
кроссовки, поставленные у изножья кровати. Джек был в высоких ботинках и
рубашке с длинным рукавом, то есть оделся правильно.
— Уайрман, ты сваришь кофе? — спросил я.
— А время у нас есть?
— Нам придётся выделить для этого время. Мне нужно кое-что
сделать, но прежде всего я должен проснуться. Да и вам, парни, возможно, не
помешает взбодриться. Джек, помоги мне с ботинками, ладно?
Уайрман ушёл на кухню. Джек достал из стенного шкафа
ботинки, расслабил шнуровку, а когда я всунул в них ноги, зашнуровал.
— Что тебе известно? — спросил я.
— Больше, чем мне хотелось бы знать. Но я ничего не понимаю.
Я говорил с этой женщиной — Мэри Айр? — на вашей выставке. Мне она понравилась.
— Мне тоже.
— Уайрман позвонил вашей жене, пока вы спали. Долго она
говорить с ним не стала, поэтому он позвонил какому-то парню, с которым
познакомился на вашей выставке… мистеру Боузману?
— Расскажи мне.
— Эдгар, вы уверены…
— Рассказывай.
Фрагментарная, бессвязная версия Пэм уже во многом забылась:
подробности заслонил образ волос Илзе, плавающих по поверхности переполненной
ванны. Возможно, ничего такого и не было, но образ этот, дьявольски яркий,
дьявольски чёткий, заслонял собой едва ли не всё остальное.
— Мистер Боузман сказал, что полиция не нашла следов взлома,
и они думают, что ваша дочь сама открыла дверь, пусть даже произошло это
глубокой ночью…
— Или Мэри нажимала на все кнопки домофона, пока кто-то не
впустил её в подъезд. — Моя ампутированная рука зудела. В глубине. Сонно. Даже
мечтательно. — Потом она подошла к квартире Илзе и позвонила в дверь.
Предположим, назвалась кем-то ещё.
— Эдгар, вы гадаете или…
— Предположим, сказала, что она из певческой группы,
именуемой «Колибри», предположим, сказала, что с Карсоном Джонсом произошло
несчастье.
— Кто…
— Только она называет его Смайликом, и вот это убеждает мою
дочь.
Уайрман вернулся. Как и плавающий в воздухе Эдгар.
На-ходящийся-на-земле-Эдгар видел повседневность залитого флоридским солнцем
утра на Дьюма-Ки. Парящий-над-головой-Эдгар видел больше. Не всё, но слишком уж
многое.
— Что произошло потом, Эдгар? — спросил Уайрман. Очень
мягко. — Как по-твоему?
— Предположим, Илзе открывает дверь и, когда она это делает,
видит перед собой женщину, которая нацелила на неё пистолет. Откуда-то она
знает эту женщину, но в ту ночь она уже пережила страшные мгновения, она дезориентирована,
не может понять, где видела её прежде — память отказала. Может, оно и к
лучшему. Мэри приказывает Илзе повернуться к ней спиной, а когда Илзе это
делает… когда она это делает… — Я опять заплакал.
— Эдгар, не надо. — Джек и сам был на грани слёз. — Это
всего лишь догадки.
— Не догадки, — возразил Уайрман. — Пусть говорит.
— Но зачем нам знать…
— Джек… мучачо… мы сами не знаем, что нам нужно знать. Так
что пусть говорит.
Я их слышал, но издалека.
— Предположим, Мэри ударила Илзе по затылку, когда та
повернулась к ней спиной. — Я вытер слёзы. — Предположим, ударила несколько
раз, четыре или пять. В кино тебя бьют один раз, и ты отключаешься. В реальной
жизни, подозреваю, этого мало.
— Скорее всего, — пробормотал Уайрман, и, разумеется, мои
предположения подтвердились. Череп моей If-So-Girl раздробили в трёх местах
последовательными ударами рукоятки пистолета, и Илзе потеряла много крови.
Мэри тащила её по полу до ванной комнаты в конце короткого коридора
между спальней и закутком, который служил Илли комнатой для занятий. Кровавый
след протянулся через гостиную-кухню (где, вероятно, ещё стоял запах сожжённого
рисунка) и коридор. Потом Мэри наполнила ванну водой и утопила мою потерявшую
сознание дочь, как котёнка. Покончив с этим, вернулась в гостиную, села на
диван и выстрелила себе в рот. Пуля вышла через макушку, выплеснув на стену все
идеи об искусстве вместе с немалым количеством волос. Произошло это в четыре
утра. Внизу жил мужчина, страдающий бессонницей. Он знал, как звучит
пистолетный выстрел, и позвонил в полицию.
— Зачем её было топить? — спросил Уайрман. — Я этого не
понимаю.
«Потому что у Персе такая манера», — подумал я.
— Больше мы не будем это обсуждать, — подвёл я итог. — Хорошо?
Он сжал мою оставшуюся руку.
— Хорошо, Эдгар.
«А если мы закончим это дело, может, нам уже и не придётся»,
— подумал я.
Но я нарисовал мою дочь. В этом я не сомневался. Я нарисовал
её на берегу.
Мою мёртвую дочь. Мою утопленную дочь. Нарисовал на песке,
чтобы её забрали волны.
«Ты захочешь, но нельзя», — сказала Элизабет.
Ох, Элизабет.
Иногда у нас нет выбора.
iii
Мы глотали крепкий кофе в залитой солнцем кухне «Розовой
громады», пока пот не выступил на щеках. Я принял три таблетки аспирина, запил
всё тем же кофе, отправил Джека за двумя «мастерскими» альбомами. И попросил
заточить все цветные карандаши, которые он сможет найти наверху.
Уайрман наполнил большой пластиковый пакет продуктами из
холодильника: упаковками с нарезанной кружочками морковкой, ломтиками огурца,
одной «курицей-астронавтом» Джека, по-прежнему в герметичном «скафандре».
Добавил шесть банок пепси и три большие бутылки с водой «Эвиан».
— Удивительно, что ты можешь думать о еде. — В голосе
Уайрмана слышался лёгкий упрёк.
— Еда меня нисколько не интересует, — ответил я, — но,
возможно, мне придётся рисовать. Даже больше, я уверен, что мне придётся
рисовать. А процесс этот жжёт калории с невероятной скоростью.
Вернулся Джек с альбомами и карандашами. Я просмотрел его
добычу, отправил назад за ластиками. Подозревал, что мне может понадобиться
что-то ещё (а разве бывает иначе?), но на тот момент не мог сказать, что
именно. Глянул на часы. Без десяти двенадцать.
— Ты сфотографировал разводной мост? — спросил я вновь
спустившегося на кухню Джека. — Пожалуйста, скажи «да».
— Да, но я подумал… эта история с краснухой…
