— Ты знаешь, это не одно и то же. Хочешь, чтобы я приехала?
— Нет, ты же не хочешь, чтобы твоя мать сняла с нас обоих
скальпы. Оставайся там, где сейчас и находишься, и занимайся своими делами,
дорогая. Буду держать тебя в курсе.
— Ладно. Но береги себя. Никаких глупостей.
— Никаких глупостей. Вас понял, Хьюстон.
— Что?
— Не важно.
— Я всё-таки хочу услышать, как ты мне это пообещаешь. На
ужасный и удивительно странный миг я увидел Илзе одиннадцатилетней — Илзе в
форме гёрлскаутов, — и она смотрела на меня полными ужаса глазами Моники
Голдстайн. И прежде чем я успел сдержать слова, услышал, как говорю:
— Обещаю. Клянусь. Именем матери. Илзе рассмеялась.
— Никогда такого не слышала.
— Ты ещё много чего обо мне не знаешь. Я полон тайн и
загадок.
— Раз ты так говоришь… — Опять пауза. А потом: — Я тебя
люблю.
— Я тоже.
Я осторожно положил трубку на рычаг и долго смотрел на неё.
vii
Вместо того чтобы принять душ, я вышел на берег. Быстро
обнаружил, что на песке проку от костыля нет, скорее, он превращался в помеху,
но от угла дома до воды меня отделяли каких-то два десятка шагов. Я не спешил,
так что без проблем преодолел это расстояние. Прибоя практически не было,
высота накатывающих волн не превышала нескольких дюймов. И мне было трудно
представить себе, с какой яростью эта самая вода обрушивалась на берег во время
урагана. Просто невозможно. Потом Уайрман скажет мне: «Бог всегда наказывает
нас за то, что мы не можем себе представить».
Это одно из лучших его изречений.
Я повернулся, чтобы возвратиться к дому, но остановился.
Света было достаточно, чтобы под выступом «флоридской комнаты» я мог увидеть
толстый ракушечный ковёр, нанесённый приливом. Целую кучу ракушек. Казалось,
что при высоком приливе передняя часть моей новой виллы превращается чуть ли не
в бак корабля. Я вспомнил слова Джека о том, что заранее получу предупреждение,
если Мексиканский залив захочет «съесть» этот дом, что я услышу скрежет и
стоны. Наверное, он говорил правильно… но и на строительной площадке обычно
предполагается, что ты заранее получаешь предупреждение о пятящейся к тебе
тяжёлой технике.
Я дохромал до костыля, который оставил прислонённым к стене
виллы, и по короткому дощатому настилу добрался до двери. Хотел встать под душ,
но вместо этого принял ванну. Опускался и поднимался осторожно, используя
навыки, полученные от Кэти Грин в моей прошлой жизни. Мы оба проделывали это в
купальных костюмах, и тогда моя правая нога напоминала кусок плохо порубленного
мяса. С той поры всё изменилось; тело постаралось залечить раны. Шрамы,
конечно, останутся на всю жизнь, но даже они заметно сгладились, рассосались.
Почти рассосались.
Я вытерся полотенцем и почистил зубы, затем, опираясь на
костыль, вернулся в спальню и оглядел двуспальную кровать, теперь лишённую
декоративных подушек.
— Хьюстон, мы ложимся в кровать, — доложил я.
— Принято, Фримантл, — ответил я. — Вы ложитесь в кровать.
Конечно, почему нет? На сон я не рассчитывал, после того,
как выспался днём, но мог полежать. Нога чувствовала себя на удивление неплохо,
зато тянуло поясницу и возникли какие-то неприятные ощущения у шеи. Я лёг. Нет,
о сне не могло быть и речи, даже после похода к воде, но настольную лампу я не
включил, чтобы дать отдых глазам. Решил полежать, пока не придут в себя шея и
поясница, потом достать из чемодана книгу и почитать.
А пока хотелось полежать, расслабиться…
Я расслабился, и даже больше. Ничего мне не снилось.
viii
Сознание вернулось ко мне глубокой ночью: зудела правая
рука, правую кисть трясло мелкой дрожью, и я понятия не имел, где нахожусь.
Только снизу что-то огромное шуршало, шуршало и шуршало. Сначала я подумал, что
работает какая-то машина, но для техники звук был очень уж неравномерным. И,
как мне показалось, слишком живым. В голову пришли мысли о зубовном скрежете,
но ни у кого не могло быть таких огромных зубов. По крайней мере ни у кого в
известном мне мире.
«Дыхание», — подумал я и вроде бы не ошибся, но какое
животное могло издавать такой накатывающий со всех сторон, скрежещущий звук,
когда втягивало в себя воздух? И, Господи, зуд сводил меня с ума, зудело всё
предплечье, до локтевого сгиба. Я решил почесать правую руку, потянулся к ней,
но, само собой, не нашёл ни локтя, ни предплечья, почесал только простыню.
От этого я окончательно проснулся, сел. Хотя в комнате
царила темнота, звёздного света, проникающего в окно на западной стене,
хватило, чтобы я разглядел изножье кровати, где один из моих чемоданов ещё
лежал на скамье. Вот тут всё встало на свои места. Я на Дьюма-Ки, неподалёку от
западного побережья Флориды, прибежища молодых и полуживых. Я в доме, о котором
уже думал, как о вилле «Розовая громада», а этот скрежещущий звук…
— Ракушки, — пробормотал я, вновь ложась на спину. — Ракушки
под домом. Вода прибывает. Прилив.
Я полюбил этот звук с самого начала, когда проснулся и
услышал его в ночной тьме, когда не знал, где нахожусь, кто я, из каких частей
состоит моё тело. Это был мой звук.
Он зацепил меня на здрасьте.
Глава 3
Новые ресурсы
i
Потом начался период выздоровления и перехода от прошлой
жизни к той, что я вёл на Дьюма-Ки. Доктор Кеймен, вероятно, знал, что в такие
переломные моменты большинство существенных изменений происходят внутри:
волнения в обществе, мятеж, революция и, наконец, массовые казни, в результате
которых головы правителей прежнего режима летят в корзину у подножия гильотины.
Я уверен, этот человек-гора видел и успешные финалы таких революций, и их
фиаско. Потому что не всем удаётся войти в новую жизнь, знаете ли. А те, кому
удаётся, не всегда находят в ней райский берег с золотистым песком.
Моё новое хобби помогло мне в этом переходе, и Илзе тоже
помогла. Я всегда буду ей за это признателен. Но мне стыдно за то, что я рылся
в её сумочке, пока она спала. Оправдаться могу лишь одним: тогда казалось, что
выбора нет.
ii
Утром, на следующий день после моего прибытия на Дьюма-Ки, я
проснулся в отличном настроении, после несчастного случая ещё никогда не
чувствовал себя так хорошо… но не настолько хорошо, чтобы отказаться от
утреннего болеутоляющего коктейля. Я запил таблетки апельсиновым соком и вышел
из дома. Часы показывали ровно семь. В Сент-Поле утренний холод принялся бы
кусать кончик моего носа, но на Дьюме воздух, казалось, поцеловал меня.
