Я прислонился затылком к склизкой от мха стенке кораллового
известняка, закрыл глаза, протянул руку. Тянулся, пока не нащупал что-то
гладкое и круглое. А потом два мои пальца скользнули в дыру, практически
наверняка в глазницу. И поскольку я не сомневался, что Джек раздавил череп
Адрианы…
— Всё закончилось хорошо, насколько такое возможно на этой
оконечности острова, — сказал я няне Мельде. — Могила у вас, конечно, не очень,
но, возможно, надолго вы здесь не задержитесь, дорогая моя. Могу я оставить
себе ваши браслеты? Им скорее всего ещё придётся послужить мне.
Да. Я опасался, что меня ждёт ещё одно испытание.
— Эдгар? — В голосе Уайрмана слышалась тревога. — С кем ты
говоришь?
— С той, что действительно остановила её, — ответил я.
И поскольку та, что действительно остановила Персе, не
сказала, что просит вернуть браслеты, я оставил их на руке и приступил к
тяжкому труду: подъёму на ноги. С брюк на землю посыпались поросшие мхом
керамические осколки. Левое колено (здоровое), по ощущениям, раздулось, брючина
облепила его. Голова пульсировала от боли, грудь жгло огнём. Казалось, лестница
высотой в милю, но наверху я видел очертания Джека и Уайрмана, наклонившихся
над краем цистерны, чтобы подхватить меня, когда (если) я окажусь в пределах
досягаемости их рук.
Я подумал, что сегодня луна в три четверти, и я не смогу
увидеть её, пока не выберусь из этой дыры в земле. Я начал подниматься.
xiii
Луна, большая и жёлтая, поднялась над восточным горизонтом,
осветив густые джунгли, отделявшие южную оконечность острова, и позолотив
обращённую на восток сторону разрушенного особняка Джона Истлейка, где он
когда-то жил с домоправительницей и шестью дочерьми… полагаю, жил достаточно
счастливо, пока падение Либбит с возка не изменило всю их жизнь.
Луна также позолотила долго пробывший в воде, поросший
кораллами скелет, который лежал на куче сорняков и лиан. Их выдрали Уайрман и
Джек, когда очищали крышку цистерны. И когда я смотрел на останки Эмери
Полсона, на ум пришли шекспировские строки, и я не удержался, продекламировал
их: «Отец твой спит на дне морском… кораллом кости станут».
[195]
Джека начало трясти, словно задул сильный холодный ветер. Он
даже обхватил себя руками. Наконец он осознал, что нам грозило.
Уайрман наклонился. Поднял одну тонкую откинутую руку. Она
беззвучно развалилась на три куска. Эмери Полсон пробыл всаШо долго, очень
долго. Сквозь решётку рёбер торчал гарпун. Уайрман вытащил его, для этого ему
пришлось выдёргивать наконечник из земли.
— А как вы не подпускали к себе этих близняшек-из-ада? Когда
остались с разряженным пистолетом? — спросил я.
Уайрман сделал выпад, держа гарпун, как кинжал. Джек кивнул.
— Да, я выхватил гарпун из-под его ремня и делал то же
самое. Не знаю, как долго мы смогли бы продержаться… они были, как бешеные
собаки.
Уайрман сунул за пояс гарпун с серебряным наконечником,
который наконец-то упокоил Эмери Полсона.
— Раз уж мы заговорили о временном факторе, нам надо
подумать о другом контейнере для твоей новой куклы. Какие будут предложения,
Эдгар?
Он был прав. Я не мог представить себе, что Персе проведёт
следующие восемьдесят лет в ручке фонаря компании «Гаррити». Я уже задавался
вопросом, как долго протянет перемычка между отделениями для батареек и
лампочки. И кусок облицовки, вывалившийся из стены и упавший на керамический
бочонок со столовым виски — случайность… или победа разума над временем после
многих лет целеустремлённой работы? Для Персе — подкоп, проделанный заострённым
концом ложки?
Однако фонарь справился с отведённой ему ролью. Господи,
благослови практичность Джека Кантори. Нет… звучит слишком убого. Господи,
благослови Джека.
— В Сарасоте есть серебряных дел мастер, — продолжил
Уайрман. — Mexicano muy talentoso.
[196]
У Мисс Истлейк есть… было несколько его
работ. Готов спорить, я могу заказать ему герметичный цилиндр, достаточно
большой, чтобы вложить в него фонарь. Таким образом мы получим то самое, что
страховые компании и футбольные тренеры называют двойной гарантией. Обойдётся
такой цилиндр недёшево, но что с того? После всех юридических проволочек я
стану очень богатым человеком. Я сорвал здесь банк, мучачо.
— La loteria, — вырвалось у меня.
— Si, — согласился Уайрман. — Чёртова лотерея. Пошли, Джек.
Поможешь мне сбросить Эмери в цистерну.
Джека передёрнуло.
— Ладно, но я… не хочу я прикасаться к нему.
— С Эмери я тебе помогу, — вызвался я. — Джек, ты держи
фонарь. Уайрман? Давай это сделаем.
Вдвоём мы закатили Эмери в дыру в земле, потом побросали
вниз те его части, которые оторвались… и которые мы смогли найти. До сих пор
помню его костно-коралловую улыбку, когда он полетел в темноту к своей жене.
Иногда, разумеется, мне всё это снится. В этих снах я слышу, как Ади и Эм зовут
меня из темноты, спрашивают, не хотел бы я спуститься, присоединиться к ним. И,
бывает, во сне я это делаю. Бросаюсь в эту тёмную и вонючую дыру, чтобы
оборвать воспоминания.
Это сны, после которых я просыпаюсь, крича, размахивая
рукой, которой давно уже нет.
xiv
Уайрман и Джек задвинули крышку цистерны на место, а потом
мы пошли к «мерседесу» Элизабет. Это была долгая, болезненная прогулка, к концу
которой я уже не шёл — плёлся. Время словно двинулось вспять, вернулось в
прошлый октябрь. Я думал о нескольких таблетках оксиконтина, которые дожидались
меня в «Розовой громаде». Выпью три, решил я. Три не просто убьют боль; при
удаче они обеспечат мне как минимум несколько часов сна.
Оба моих друга спрашивали, не помочь ли мне, предлагали
подставить плечо. Я отказался. Потому что в эту ночь мне предстояла ещё одна
прогулка; с этим я для себя уже всё решил. У меня ещё не было последнего
кусочка этого паззла, но я уже представлял, каким он будет. Что сказала
Элизабет Уайрману? «Ты захочешь, но нельзя».
Слишком поздно, слишком поздно, слишком поздно.
Сама идея ещё не оформилась. С чем вопросов не было — так
это с шумом ракушек. Он слышался и внутри «Розовой громады», в любом месте, но
чтобы ощутить полный эффект, следовало подойти к вилле снаружи. Именно тогда
шум этот более всего напоминал голоса. И столько вечеров я потратил на
рисование, тогда как мог слушать.
