«ОТКАПЫВАЙТЕ», — написал Кеймен большими буквами. Я
подозревал, что, уехав сейчас, я, наоборот, мог всё зарыть. Нет, на Дьюма-Ки я
бы вернулся… но это не означало, что я вновь наткнусь на туже золотую жилу.
Прогулки, картины. Одно подпитывало другое. Я не знал, как именно, дай не
нуждался в этом знании.
Но Илли. «Скажи „да“. Ради меня». Она знала, что я скажу
«да», и не потому, что я всегда отдавал ей предпочтение (думаю, как раз это Лин
знала). Просто она всегда довольствовалась столь малым и крайне редко о чём-то
просила. И потом, слушая её сообщение, я вспомнил, как в тот день, когда дочери
навестили меня на озере Фален, Илли начала плакать, приникнув ко мне и
спрашивая, почему всё не может стать, как прежде. «Потому что так не бывает», —
думаю, ответиля, но, возможно, пару дней мне казалось, что прежнее всё-таки
может вернуться… или некое подобие прежнего. Илзе было девятнадцать, вероятно,
она переросла своё последнее детское Рождество, но, возможно, вполне заслужила
ещё одно — с семьёй, в которой выросла. И Лин имела право на такое Рождество.
Навыков выживания у неё было больше, но она вновь прилетала домой из Франции, и
вот это кое о чём мне говорило.
Хорошо, решил я, поеду. Буду паинькой и, само собой, возьму
с собой Ребу, на случай, если накатит приступ ярости. Они сходили на нет, но,
разумеется, что на Дьюма-Ки могло вызывать ярость, за исключением моей
забывчивости или хромоты? Я позвонил в чартерную авиакомпанию, услугами которой
пользовался пятнадцать лет, и заказал «Лирджет» на девять утра двадцать
четвёртого декабря для перелёта из Сарасоты в международный аэропорт
Миннеаполиса-Сент-Пола. Я позвонил Джеку, и тот ответил, что с удовольствием
отвезёт меня в «Дол-фин-эвиэйшн» двадцать четвёртого и заберёт двадцать
восьмого. А потом, когда я полностью закончил подготовку к отъезду, позвонила
Пэм, чтобы сказать, что всё отменяется.
vi
Отец Пэм, отставной военный моряк, в последний год двадцатого
столетия вместе с женой перебрался в Палм-Дезерт, штат Калифорния. Они
поселились в одном из огороженных стеной коттеджных посёлков, в котором жила
одна афроамериканская пара (для соблюдения политкорректности) и четыре
еврейские пары (из тех же соображений). Дети и вегетарианцы на территорию не
допускались. Жителям полагалось голосовать за республиканцев и заводить
маленьких собачек с ошейниками, украшенными стразами, с глупыми глазками и с
кличками, которые оканчивались на букву «и». Тэффи? Отлично! Кэсси? Ещё лучше!
Рифифи? Полный блеск! У отца Пэм обнаружили рак прямой кишки. Меня это не
удивило. Соберите вместе столько белых говнюков, и вы увидите, что это заразная
болезнь.
Ничего этого я жене не сказал. Она начала разговор спокойно,
а потом расплакалась.
— Ему назначили химиотерапию, но мама говорит, это может
означать, что уже появились мекас… месасс… ох, не могу вспомнить это грёбаное
слово, говорю совсем как ты! — А потом, всё ещё всхлипывая, но шокированным и
смиренным голосом добавила: — Извини, Эдди, как я могла!
— Ничего страшного, — ответил я. — Ты хотела сказать, что у
него появились метастазы.
— Да, спасибо. В любом случае этим вечером ему сделают
операцию по удалению основной опухоли. — Она вновь заплакала. — Не могу
поверить, что такое происходит с моим отцом.
— Ну что ты так разволновалась. Нынче они творят чудеса. Я
тому живой пример.
Толи она не считала меня чудом, то ли не хотела это
обсуждать.
— В любом случае Рождество здесь отменяется.
— Разумеется.
А по правде? Я обрадовался. Чертовски обрадовался.
— Я вылетаю в Палм завтра. Илзе приедет в пятницу. Мелинда —
двадцатого. Полагаю… учитывая, что с моим отцом ты не особо ладил…
Она ещё мягко выразилась, если вспомнить, что однажды мы с
тестем едва не подрались после того, как он назвал демократов «дерьмократами».
— Если ты думаешь, что у меня нет желания присоединяться к
тебе и девочкам на Рождество в Палм-Дезерт, то ты права.
С деньгами у тебя всё в порядке, и, надеюсь, твои родители
поймут, что я имею к этому кое-какое отношение…
— Не думаю, что сейчас самое время заводить речь о твоей
грёбаной чековой книжке!
Ярость вернулась, мгновенно. Выскочила, как чёрт из вонючей
табакерки. Мне хотелось сказать: «А пошла ты на хер, крикливая сука!» Но я
промолчал. В какой-то степени и потому, что мог произнести «крикливая сумка»
или «красивая утка». Подсознательно я это понимал.
Но сдержался едва-едва.
— Эдди? — Это прозвучало резко, с готовностью ввязаться в
драку, если будет на то моё желание.
— Я не заводил речь о моей чековой книжке, — сказал я,
внимательно прислушиваясь к каждому слову. Вроде бы слова правильные, и каждое
— в положенном месте. Сразу стало легче. — Я лишь говорю, что моё лицо у
кровати твоего отца не ускорит его выздоровления. — От злости (или ярости) я
едва не добавил, что не хотел бы видеть и его лицо у своей кровати. Вновь слова
удалось сдержать, но меня уже прошиб пот.
— Хорошо. С этим понятно. А что ты будешь делать на
Рождество?
«Рисовать закат, — подумал я. — Может, сумею перенести его
на бумагу».
— Меня, возможно, пригласят разделить рождественский обед с
Джеком Кантори и его семьёй, если, разумеется, я буду хорошо себя вести, —
слукавил я. — Джек — молодой парень, который работает у меня.
— Голос у тебя лучше. Крепче. Ты по-прежнему забываешь
слова?
— Не знаю. Не могу вспомнить.
— Это очень смешно.
— Смех — лучшее лекарство. Я читал об этом в «Ридерс
дайджест».
— А как твоя рука? Фантомные ощущения остаются?
— Нет, — солгал я. — Полностью исчезли.
— Хорошо. Отлично. — Пауза, а потом: — Эдди?
— По-прежнему на связи, — ответил я. С тёмно-красными
полукружьями на ладонях, от крепко сжатых в кулаки пальцев.
Последовала долгая пауза. Телефонные линии больше не шипели,
и в них ничего не щёлкало, как во времена моего детства, но я слышал, как
тихонько вздыхают разделявшие нас мили. Точно так же вздыхал Залив, когда океан
отступал от берега. Потом раздался её голос:
— Жаль, что всё так получилось.
— Мне тоже, — ответил я, а после того, как она положила
трубку, взял одну из моих самых больших раковин и едва не запустил ею в экран
телевизора. Вместо этого прохромал через комнату, открыл дверь и швырнул
раковину через пустынную дорогу. К Пэм ненависти я не испытывал (точно не
испытывал), но что-то определённо ненавидел. Может, прошлую жизнь.
