Вот так я встретился с Уайрманом.
iii
Двадцать минут спустя столик занял исходное положение. Более
или менее. И всё было бы хорошо, да только мы с Уайрманом заходились смехом
каждый раз, когда взгляд падал на зонт.
Один треугольный сектор порвался, и теперь зонт напоминал
пьяного, который пытается казаться трезвым. Уайрман перенёс уцелевший шезлонг к
деревянным мосткам и, по моему настоянию, сел в него. Я же устроился на
мостках. Пусть спинки не было, но подняться с них мне было куда проще (не
говоря уже о сохранении достоинства). Уайрман предложил сходить в дом и
заменить разлившийся ледяной чай свежим, но я отказался, согласившись, правда,
разделить чай, чудом оставшийся в стакане Уайрмана.
— Теперь мы братья-по-воде, — заметил он, когда мы выпили
чай.
— Это какой-то индейский ритуал? — спросил я.
— Нет, это из «Чужака в чужой стране» Роберта Хайнлайна. Да
будет благословенна его память.
Я вдруг подумал, что не видел его читающим, когда он сидел в
полосатом шезлонге, но не стал озвучивать эту мысль. Многие не читают на пляже:
от чтения при столь ярком свете у них болит голова. Я сочувствую людям, которые
мучаются головными болями.
Он вновь начал смеяться. Закрыл рот двумя руками, как
ребёнок, но смех прорвал эту дамбу.
— Хватит. Господи, хватит. Я чувствую, что потянул всё мышцы
живота.
— Я тоже.
Какое-то время мы молчали. В этот день с Залива дул свежий,
прохладный ветер, с явственным привкусом соли. Оторванный лоскут зонта трепало
ветром. Тёмное пятно на песке (пролитый чай) практически высохло.
Он всё-таки хохотнул.
— Ты видел, как стол пытался убежать? Этот грёбаный стол.
Хохотнул и я.
Болело бедро и мышцы живота, но чувствовал я себя достаточно
неплохо для человека, который смехом едва не вогнал себя в обморок.
— «Побег Алабамы»,
[56]
— вставил я. Уайрман кивнул, всё ещё
стирая с лица песок.
— «Grateful Dead». Тысяча девятьсот семьдесят девятый год.
Или где-то рядом. — И вновь хохотнул, засмеялся, загоготал. Обхватил руками
живот и застонал. — Не могу. Должен остановиться, но… — Невеста крёстного отца!
Господи Иисусе! — И снова расхохотался.
— Только не говори ей, что я так её назвал, — попросил я.
Смеяться он перестал, но улыбка осталась на лице.
— Я и не собирался, мучачо. Но… это шляпа, не так ли?
Большая соломенная шляпа, которую она носит. Как Марлон Брандо в саду, когда
играет с маленьким мальчиком.
На сегодня мы вроде бы насмеялись, но я кивнул, и мы вновь
загоготали.
— Если мы заржём, когда я буду вас знакомить, — сказал он (и
мы заржали, от одной мысли, что заржём), — будем говорить, что вспомнили, как я
сломал шезлонг, хорошо?
— Хорошо. Правильно ли я понял, что она и впрямь имеет
отношение к мафии?
— Ты действительно ничего не знаешь?
— Абсолютно.
Он указал на виллу «Розовая громада», которая с такого
расстояния казалась совсем маленькой. Похоже, дорога домой будет долгой.
— Кому, по-твоему, принадлежит вилла, в которой ты живёшь,
амиго? Я понимаю, ты платишь риелтору или компании «Дома для отдыха», но на
чьём банковском счёте в конце концов осядут твои денежки?
— Готов предположить, что на банковском счёте мисс Элизабет.
— Правильно. Мисс Элизабет Истлейк. Учитывая возраст дамы, а
ей восемьдесят пять, ты мог бы называть её старая мисс. — Он вновь рассмеялся,
покачал головой. — Пора бы это прекратить. Но, откровенно говоря, давно уже у
меня не было повода так поржать.
— У меня тоже.
Он посмотрел на меня (безрукого, заштопанного с одного бока)
и кивнул. Потом какое-то время мы разглядывали Залив. Я знал, что люди
приезжают во Флориду, когда становятся старыми и больными, потому что здесь
тепло чуть ли не круглый год, но, кроме того, свою лепту вносит и Мексиканский
залив. Целебным является даже взгляд на эту залитую солнцем спокойную водную
гладь. Слово-громадина, не так ли? Я про Запив. Достаточно большой, чтобы
бросать в него много чего и наблюдать, как оно исчезает.
Наконец Уайрман продолжил:
— И кому, по-твоему, принадлежат дома между твоей виллой и
этой гасиендой? — Через плечо он указал на белые стены и оранжевую крышу. На
всех местных картах она обозначена как «Гнездо цапли», но я называю её «Еl
Palacio de Asesinos».
— Тоже мисс Истлейк?
— Ты правильно сложил два и два.
— А почему ты называешь гасиенду «Дворцом убийц»?
— Когда я думаю на английском, это «Убежище бандита». — На
лице Уайрмана мелькнула виноватая улыбка. — Потому что выглядит гасиенда как то
место, где главный плохиш из вестерна Сэма Пекинпа повесил бы свою шляпу. В
любом случае у нас шесть красивых домов между «Гнездом цапли» и «Салмон-Пойнт»…
— Который я называю «Розовой громадой», — вставил я. — Когда
думаю на английском.
Уайрман кивнул.
— «Еl sado Grande». Хорошее название. Мне нравится. Ты
пробудешь здесь… как долго?
— Я снял виллу на год, но, честно говоря, не знаю. Жары не
боюсь, хотя, как я понимаю, это время называют плохим сезоном, но нужно помнить
об ураганах.
— Да, здесь мы все помним об ураганах, особенно после
«Чарли» и «Катрины». Но дома между «Гнездом цапли» и «Сал-мон-Пойнт» опустеют
задолго до сезона ураганов. Как и весь Дьюма-Ки. Между прочим, это место
следовало бы назвать Истлейк-Айленд.
— Ты хочешь сказать, что он принадлежит ей?
— Всё это сложно даже для меня, а я в прошлой жизни был
юристом. Когда-то остров принадлежал её отцу, вместе с немалым куском
материковой Флориды к востоку отсюда. В тридцатых годах он продал всё, за
исключением Дьюмы. Мисс Истлейк принадлежит северная часть острова, в этом нет
никаких сомнений. — И Уайрман обвёл рукой северную оконечность Дьюма-Ки, которая,
как он потом скажет, выбрита, как «киска» стриптизёрши. — Земля и дома на ней,
от «Гнезда цапли» — самого роскошного — до твоей «Розовой громады», где жить
опаснее всего. Они приносят ежегодный доход, в котором она особо и не
нуждается, потому что отец оставил ей и другим своим детям mucho dinero.
[57]
