Я задумался, вопрос был не из сложных, если не воспринимать
его в шутку.
— Учебная тревога.
— Да! — Синие глаза радостно блеснули. — Объясните Уайрингу
почему.
— При пожаре они разбегались бы во всё стороны. Вместо этого
они…
— Ждут команды вернуться в школу, да. — Но тут она
повернулась к Уайрману, и я увидел другую женщину, испуганную. — Я опять
назвала тебя не так?
— Всё нормально, мисс Истлейк, — и он поцеловал её в висок,
нежно, отчего понравился мне ещё больше.
Она мне улыбнулась. Будто солнце выскользнуло из-за облака.
— Пока человек обращается к другому по фамилии, он знает… —
Но она потеряла ход мысли, и улыбка начала таять. — Он знает…
— Пора смотреть Опру, — возвестил Уайрман и взял её за руку.
Вдвоём они развернули ходунки, и она, тяжело ступая, но на
удивление быстро направилась к двери в дальнем конце комнаты. Уайрман шёл
сзади, не спуская с неё глаз.
В телевизионной комнате главенствовал «самсунг» с большим
плоским экраном. В другом конце стояла дорогая аудиосистема. Я не обратил
внимания ни на телевизор, ни на звуковую систему. Я смотрел на рисунок в рамке,
который висел над полками с компакт-дисками, и на несколько секунд забыл, что нужно
дышать.
Рисунок был карандашный, расцвеченный лишь двумя красными
линиями, вероятно, выполненными обычной шариковой ручкой, какой учителя правят
в тетрадках домашние задания и выставляют отметки. Эти линии прочертили вдоль
горизонта, чтобы показать закат. Их вполне хватило. Гениальному лишнего не
нужно. Это был мой горизонт, тот самый, что я видел из окна «Розовой малышки».
Я знал это точно так же, как знал и другое: Дали слушал, как шуршат
перекатываемые водой ракушки, когда превращал чистый лист бумаги в то, что видел
глаз и истолковывал мозг. По горизонту плыл корабль, возможно, танкер. Как
знать, может, тот самый, который я нарисовал в мой первый вечер, проведённый
вдоме 13 поДьюма-Ки-роуд. Стиль, разумеется, не имел ничего общего с моим, но в
выборе объекта на горизонте мы совпали.
Под рисунком Мастер небрежно расписался: Salv Dali.
iv
Мисс Истлейк (Элизабет) выкурила сигарету, пока Опра
расспрашивала Кирсти Элли
[69]
о животрепещущей проблеме похудания. Уайрман
принёс сандвичи с яйцом и салатом. Их вкус я нашёл божественным. Мой взгляд
продолжал возвращаться к взятому в рамку рисунку Дали, и, само собой, каждый
раз я повторял про себя: «Привет, Дали». Когда появился доктор Фил
[70]
и начал
бранить двух толстых женщин из зрительской аудитории, которые, очевидно,
добровольно вызвались на эту роль, я сказал Уайрману и Элизабет, что мне пора
домой.
Элизабет воспользовалась пультом дистанционного управления,
чтобы заглушить доктора Фила, потом протянула мне книгу, на которой лежал
пульт. В её глазах читались смирение и надежда.
— Уайрман говорит, что вы как-нибудь придёте и почитаете
мне, Эдмунд. Это правда?
Иногда приходится принимать решения мгновенно, и тогда я его
принял. Решил не смотреть на Уайрмана, сидевшего слева от Элизабет.
Проницательность, которую она продемонстрировала у стола с фарфоровыми
статуэтками, уходила, даже я мог это заметить, но я подумал, что осталось её
ещё очень и очень много. Взгляд, брошенный на Уайрмана, подсказал бы Элизабет,
что для меня её просьба — новость, и она бы огорчилась. А я не хотел её
огорчать. Отчасти потому, что она мне понравилось, а кроме того, я подозревал,
что на ближайшие год-два жизнь заготовила ей достаточно огорчений. И скоро она
станет забывать не только имена.
— Мы об этом говорили.
— Может, вы прочитаете мне одно стихотворение сегодня. По
вашему выбору. Мне так этого недостаёт. Я могу обойтись без Опры, но жизнь без
книг скудна, а без поэзии… — Она засмеялась. В смехе слышалась растерянность,
от которой у меня защемило сердце. — Всё равно что жизнь без картин, или вы так
не думаете? Не думаете?
В комнате вдруг стало очень тихо. Где-то тикали часы, но
более я ничего не слышал. Уайрман мог бы что-то сказать, но молчал. Элизабет
временно лишила его дара речи, невинный трюк, когда дело касалось этого hijo de
madre.
[71]
— По вашему выбору, — повторила Элизабет. — Или, если вы
действительно сильно задержались, Эдуард…
— Нет, — ответил я. — Нет, всё нормально. Я никуда не
тороплюсь.
Книга называлась просто «Хорошие стихи». Составил её
Гаррисон Кайллор, который, если бы баллотировался, возможно, стал бы
губернатором в той части Америки, из которой я перебрался во Флориду. Я открыл
книгу наобум и попал на стихотворение некоего Фрэнка О'Хары.
[72]
Короткое, то
есть уже, по моему разумению, хорошее. Я начал читать вслух:
Ты помнишь, какими мы были тогда Первоклассными?
И сочный день приветствовал нас яблоком, зажатым в зубах.
Нет смысла переживать, что Время прошло.
Но тогда у нас водились тузы в рукавах,
И мы проходили крутые повороты, смеясь.
Тогда мы могли питаться зелёной травой на лугу,
Не глядя на стрелку спидометра, мимолётом, несясь в вышине.
А для вечерних коктейлей нам хватало льда и воды…
Вот тут со мной что-то произошло. Голос дрогнул, слова стали
расплываться, будто слово «вода», слетевшее с губ, способствовало её появлению
в глазах.
— Извините. — Я вдруг осип. Уайрман озабоченно посмотрел на
меня, но Элизабет Истлейк улыбалась мне. Словно очень хорошо меня понимала.
— Всё нормально, Эдгар. Поэзия иногда действует на меня
точно так же. Истинных чувств стыдиться не нужно. Мужчины не симулируют
судорог.
— Не прикидываются страдальцами, — добавил я. Голос мой,
похоже, принадлежал кому-то ещё.
Она ослепительно улыбнулась.
