— В настоящий момент вы в пригороде Сент-Пола. Я предлагаю
следующее: найдите местечко подальше и отправляйтесь туда. Вы в уникальном
положении: можете это сделать, учитывая ваши финансовые возможности и семейный
статус.
— И на сколько?
— Как минимум на год. — Он загадочно посмотрел на меня. Его
большое лицо словно создали для такого выражения. Если бы его вырубили у входа
в гробницу Тутанхамона, я уверен, Говард Картер задумался бы.
[17]
— А если вы
что-нибудь сделаете с собой к концу этого года, ради Бога, Эдгар… нет, ради
ваших дочерей… постарайтесь, чтобы комар носа не подточил.
Он почти провалился в глубины старого дивана, а тут начал
вылезать. Я шагнул к нему, чтобы помочь, но он отмахнулся. В конце концов
поднялся, вдохнул ещё громче, взял портфель. Посмотрел на меня с высоты своих
шести с половиной футов, этими выпученными глазами с желтоватыми белками,
которые ещё и увеличивали очень толстые линзы очков.
— Эдгар, что-нибудь может сделать вас счастливым?
Я не стал углубляться в его вопрос (испугался таящихся там
опасностей).
— Я раньше рисовал.
Если на то пошло, рисованием я занимался довольно-таки
серьёзно, но так давно! С тех пор столько случилось… Женитьба, карьера, крах и
первого, и второго.
— Когда?
— Подростком.
Я уже хотел рассказать ему о том, как когда-то мечтал о
художественной школе (даже покупал альбомы с репродукциями, когда мог себе это
позволить) — но сдержался. В последние тридцать лет мой вклад в мир живописи
ограничивался завитушками, которые я выводил на бумаге во время телефонных
разговоров, и прошло, наверное, десять лет с момента покупки последнего
альбома, которому полагалось лежать на журнальном столике, дабы производить
впечатление на гостей.
— А потом?
Я собрался солгать… стыдился сказать правду… но всё же
сказал. Однорукие мужчины должны говорить правду, если есть такая возможность.
Это придумал не Уайрман. Это мои слова.
— Нет.
— Попробуйте снова порисовать, — предложил Кеймен. — Вам
нужно отгородиться.
— Отгородиться? — в недоумении повторил я.
— Да, Эдгар. — На его лице отражались удивление и
разочарование, вызванные тем, что я никак не мог понять очевидного. —
Отгородиться от ночи.
vi
Где-то через неделю после визита Кеймена меня навестил Том
Райли. Листья уже начали менять цвет, и я помню, что продавцы в «Уол-Марте»
развешивали хэллоуиновские постеры, когда я заглянул туда, чтобы купить альбомы
для рисования. Впервые после колледжа… чёрт, скорее, после средней школы.
Насчёт самого визита Тома я лучше всего помню одно: его
смущение и неловкость.
Я предложил ему пива, и он согласился. Когда я вернулся из
кухни, он смотрел на сделанный мной рисунок тушью: три пальмы у кромки воды,
крыша хижины на заднем фоне слева.
— Неплохо, — прокомментировал он. — Ты нарисовал?
— Нет, эльфы, — ответил я. — Они приходят ночью. Чинят мне
обувь и иногда рисуют картины.
Он рассмеялся, слишком уж нарочито, и вернул рисунок на
письменный стол.
— На Миннесоту, прафта, не похоше. — Он вдруг заговорил со
шведским акцентом.
— Я срисовал его из книги, — пояснил я. На самом деле я
воспользовался фотографией из буклета риелтора. Фото было сделано из окна так
называемой «флоридской комнаты» в «Салмон-Пойнт». Я только что арендовал там
дом как минимум на год. Никогда не бывал во Флориде, даже в отпуске, но
фотография задела какую-то струнку в моей душе, и впервые после несчастного
случая я почувствовал желание увидеть всё своими глазами. Слабенькое, но
желание. — Что я могу сделать для тебя, Том? Если ты насчёт…
— Вообше-то Пэм попросила меня заглянуть к тебе. — Он
опустил голову. — Я хотел, но не смог заставить себя сказать «нет». Из уважения
к прошлому, ты понимаешь.
— Само собой. — Том говорил о тех временах, когда «Фримантл
компани» представляла собой три пикапа, бульдозер «Катсрпиллер D9» и радужные
мечты. — Выкладывай, Том. Я тебя не укушу.
— Она наняла адвоката. Настроена на развод.
— Я и не думал, что она откажется от своих планов. — Я
говорил правду. Не помнил, как душил её, зато хорошо запомнил выражение её
глаз, когда она мне об этом говорила. И я прекрасно знал: если Пэм принимала
решение, отказывалась она от него крайне редко.
— Она хочет знать, собираешься ли ты привлечь Боузи. Вот тут
я не мог не улыбнуться. Шестидесятипятилетний Уильям Боузман-третий, щёгольски
одетый, ухоженный, в галстуке-бабочке, возглавлял миннеаполисскую юридическую
фирму, услугами которой пользовалась моя компания, и если бы он узнал, что мы с
Томом последние двадцать лет зовём его Боузи, его, наверное, хватил бы удар.
— Я даже не думал об этом. А в чём проблема. Том? Что
конкретно она хочет?
Он выпил пиво, поставил пустой стакан рядом с моим
незаконченным рисунком, щёки налились краской.
— Она выразила надежду, что удастся обойтись без жёсткого
противостояния. Она сказала: «Я не хочу быть богатой и не хочу драться за
каждый доллар. Я лишь хочу, чтобы он обошёлся по справедливости со мной и
девочками, как он поступал всегда. Ты ему это передашь?» Вот я и передаю. — Том
пожал плечами.
Я поднялся, подошёл к большому окну между гостиной и
крыльцом, посмотрел на озеро. В самом скором времени я собирался войти в мою
«флоридскую комнату», чем бы она ни оказалась, и смотреть на Мексиканский залив.
Задался вопросом, будет ли это лучше, по-другому, чем лицезрение озера Фа-лен.
Подумал, пусть будет хотя бы по-другому — во всяком случае, на первое время
меня это устроит. Мне хотелось начать с чего-то нового. Когда я повернулся, Том
Райли изменился до неузнаваемости. Первым делом я подумал, что у него схватило
живот. Потом понял, что он пытается сдержать слёзы.
— Том, в чём дело? — спросил я.
Он покачал головой, попытался заговорить, но с губ сорвался
только влажный хрип. Он откашлялся, предпринял вторую попытку.
— Босс, не могу привыкнуть к тому, что у тебя только одна
рука. Мне так жаль.
Произнёс он эти слова так безыскусно, экспромтом, с такой
теплотой. Шли они, конечно же, от сердца. Я думаю, в тот момент мы оба были на
грани слёз, как пара расчувствовавшихся парней в шоу Опры Уинфри.
