Иной раз и навсегда.
Глава 11
Взгляд с Дьюми
i
Ранним утром следующего дня мы с Уайрманом стояли в Заливе.
Вода (такая холодная, что поначалу глаза полезли на лоб) поднималась до
середины голени. Уайрман вошёл в воду первый, я — за ним, без единого вопроса.
Без единого слова. Оба с чашечками кофе. Уайрман был в шортах, мне пришлось
задержаться, чтобы закатать брюки до колен. Позади нас, у края мостков,
Элизабет сутулилась в инвалидном кресле. Она мрачно смотрела на горизонт, а по
подбородку текла слюна. Большая часть её завтрака лежала на подносе. Что-то она
съела, остальное рассыпала. Её волосы висели свободно, их подхватывал тёплый
бриз, дующий с юга.
Вода вокруг нас пребывала в постоянном движении. Как только
я привык к этим ласковым прикосновениям, они мне понравились. Сначала
набегающая волна создавала ощущение, что ты каким-то чудом сбросил фунтов
двенадцать. Затем отходящий поток маленькими щекочущими водоворотами вытаскивал
песок между пальцев. В семидесяти или восьмидесяти ярдах от нас два жирных
пеликана прочертили линию поперёк утра. Потом сложили крылья и упали, как
камни. Один поднялся с пустым мешком, второй — с завтраком в клюве. Едва
пеликан оторвался от воды, маленькая рыбка исчезла в его глотке. Всё это
напоминало танец, повторяющийся с древних времён, но по-прежнему радующий глаз.
Где-то южнее, в глубине острова, там, где росли зелёные джунгли, кричала другая
птица: «О-ох! О-ох!». Снова и снова.
Уайрман повернулся ко мне. Не двадцатипятилетний, конечно,
но за время нашего знакомства он никогда не выглядел так молодо. Из левого
глаза полностью исчезла краснота, и уже не было ощущения, что он никак не
связан с правым и смотрит сам по себе. Я не сомневался в том, что этот глаз
меня видит; видит меня очень хорошо.
— Сделаю для тебя что угодно, — заговорил Уайрман. — В любой
момент. Пока я жив. Ты зовёшь — я прихожу. Ты просишь — я делаю. Это
подписанный чек без проставленной суммы. Тебе понятно?
— Да, — отозвался я. Мне было понятно и кое-что ещё: если
кто-то предлагает тебе чек без проставленной суммы, ты никогда, никогда не
должен его обналичивать. Над этим мне даже не было необходимости размышлять.
Иногда осознание обходит мозг стороной, и ответ ты получаешь прямо от сердца.
— Вот и хорошо, — кивнул он. — Это всё, что я хотел тебе
сказать.
Я услышал храп. Оглянулся и увидел, что подбородок Элизабет
упал на грудь. Одна рука сжимала кусок тоста. Ветер кружил волосы.
— Она вроде бы похудела, — заметил я.
— Потеряла двадцать фунтов с Нового года. Раз в день я
подсовываю ей эти белковые высококалорийные коктейли, «Иншуэ», так они
называются, но она не всегда их пьёт. А что с тобой? Ты так выглядишь только
потому, что слишком много работаешь?
— Как выгляжу?
— Будто собака Баскервилей отхватила кусок твоей левой
ягодицы. Если причина в том, что ты слишком много времени проводишь за
мольбертом, может, тебе стоит сбавить темп и немного развеяться. — Он пожал
плечами. — «Это наше мнение, мы будем рады услышать ваше», — как говорят на
«Шестом канале».
Я стоял на прежнем месте, чувствуя, как вода поднимается и
опускается, думал о том, что мне сказать Уайрману. Как много я могу сказать
Уайрману. Ответ долго искать не пришлось: всё или ничего.
— Пожалуй, мне лучше рассказать тебе о том, что произошло
прошлой ночью. Но ты должен пообещать, что не вызовешь людей в белых халатах.
— Хорошо.
И я рассказал, как закончил портрет практически в темноте.
Как увидел правую руку и кисть. Как потом увидел двух мёртвых девочек на
лестнице и потерял сознание. Ктому времени, когда рассказал всё, мы уже вышли
из воды и направились к мосткам, где храпела Элизабет. Уайрман начал очищать её
поднос, скидывая всё в пластиковый мешок, который достал из пакета, что висел
на ручке шезлонга.
— Что-нибудь ещё? — полюбопытствовал он.
— Этого недостаточно?
— Просто спрашиваю.
— Больше ничего. Спал как младенец до шести утра. Потом
загрузил тебя… твой портрет на заднее сиденье автомобиля и приехал сюда. Между
прочим, когда ты наконец посмотришь его?
— Всему своё время. Загадай число между одним и десятью.
— Что?
— Доставь мне удовольствие, мучачо. Я загадал.
— Готово.
Какое-то время он молчал, глядя на Залив, потом спросил:
— Девять?
— Нет. Семь. Он кивнул.
— Семь, — побарабанил пальцами по груди, потом опустил руку
на колено.
— Вчера я мог бы сказать тебе. Сегодня — нет. Моя телепатия,
её зачатки, исчезли. Это более чем справедливая сделка. Уайрман теперь такой,
каким был, и Уайрман говорит: muchas gracias.
— И каковы твои выводы? Если ты их сделал.
— Сделал. Выводы таковы: ты не безумец, если ты этого
боишься. Похоже, на Дьюма-Ки люди увечные обретают что-то особенное, а когда
расстаются с увечьем, это особенное у них изымается. Я вот излечился. Ты
по-прежнему увечный, а потому особенный.
— Я не очень понимаю, к чему ты клонишь.
— Потому что ты пытаешься усложнить простое. Посмотри перед
собой, мучачо. Что ты видишь?
— Залив. Ты называешь его caldo largo.
— И на что уходит у тебя большая часть времени, отданная
рисованию?
— На Залив. Закаты над Заливом.
— И что есть рисование?
— Полагаю, рисование — это видение.
— Без «полагаю» мог бы и обойтись. И какое видение на
Дьюма-Ки?
Чувствуя себя ребёнком, не уверенным в правильности ответа
на заданный вопрос, я сказал:
— Особое видение?
— Да. Так что ты думаешь, Эдгар? Были мёртвые девочки
прошлой ночью в твоём доме или нет?
Я почувствовал, как по спине пробежал холодок.
— Вероятно, были.
— И я так думаю. Думаю, ты видел призраков её сестёр.
— Я их испугался, — прошептал я.
— Эдгар… Сомневаюсь, что призраки могут причинить вред
людям.
— Если речь идёт об обычных людях в обычных местах. Он
кивнул с неохотой.
— Ладно. И что ты собираешься делать?
