— Уайрман, это полнейшая…
— Чушь? Ты это хотел сказать? Я звоню в «Ритц-Карлтон» и
спрашиваю, забронировал ли мистер Фримантл номера на середину апреля, и мне
отвечают: «Нет, нет, Нанетт». После этого я собираюсь с духом и связываюсь с
твоей бывшей. В телефонном справочнике её номер больше не значится, но твоя
риелтор сообщает мне его, когда я говорю, что ситуация в каком-то смысле
чрезвычайная. И я сразу узнаю, что Пэм ты по-прежнему небезразличен. Она даже
хочет позвонить тебе и сказать об этом, но боится, что ты пошлёшь её ко всем
чертям.
Я вытаращился на него.
— И после того как мы заочно знакомимся, я узнаю, что Пэм
Фримантл понятия не имеет о большой художественной выставке живописных полотен
её мужа, которая должна состояться через пять недель. Это во-первых. А
во-вторых… тут всё проясняется после телефонного звонка Пэм… Уайрман в это
время решает кроссворд, спасибо восстановившемуся зрению… её бывший не
зафрахтовал самолёт, во всяком случае, в той авиакомпании, услугами которой
раньше пользовался. Так не стоит ли нам обсудить такой вариант: не принял ли
Эдгар Фримантл глубоко в душе судьбоносного решения, не собирается ли, когда до
выставки останется совсем ничего, послать всех на хер и свалить, как говорили
во времена моей растраченной попусту юности?
— Нет, ты ошибаешься, — пробубнил я. Прозвучало
неубедительно. — Просто вся эта организационная тягомотина сводит меня с ума,
вот я… понимаешь, откладывал всё на потом.
Но Уайрман не знал жалости. И если бы я давал свидетельские
показания, он бы уже превратил меня в маленькую лужицу топлёного сала и слёз.
Судье пришлось бы объявить перерыв, чтобы пристав смог вытереть пол.
— Пэм говорит, что Сент-Пол будет выглядеть, как Де-Мойн
тысяча девятьсот семьдесят второго года, если с линии горизонта убрать силуэты
всех зданий, построенных «Фримантл компани».
— Пэм преувеличивает.
Он пропустил мои слова мимо ушей.
— Мне предлагается поверить, что человек, который руководил
такими стройками, не может справиться с бронированием билетов на самолёт и
номеров отеля? Учитывая, что нужно всего лишь снять телефонную трубку. Потому
что на другом конце провода он найдёт полное взаимопонимание.
— Они не… я не… они не могут просто так…
— Ты злишься?
— Нет. — Но я злился. Прежняя злость вернулась и хотела
возвысить голос, завопить, как Эксл Роуз на волне «Кости». Я коснулся пальцами
лба над правым глазом, в том месте, где начала собираться боль. Сегодня о
живописи не могло идти и речи, и вина лежала на Уайрмане. Он лишил меня
возможности встать к мольберту. Вот тут я и пожелал ему ослепнуть. Не
наполовину, а вообще. Внезапно до меня дошло: а ведь я могу нарисовать его
таким. И мгновенно от злости не осталось и следа.
Уайрман увидел, как моя рука поднялась к голове, и чуть
сбавил напор.
— Послушай, большинство из тех, с кем она поговорила,
разумеется, не давая никаких гарантий, уже ответили: «Конечно же, да, с
удовольствием». Твой бывший прораб, Анжел Слоботник сказал Пэм, что привезёт
тебе банку маринованных огурцов. Она говорит, что он был в восторге.
— Маринованных яиц — не огурцов, — поправил я его, и
широкое, плоское, улыбающееся лицо Большого Эйнджи возникло так близко, что я
мог до него дотронуться. Анжел проработал со мной двадцать лет, пока обширный
инфаркт не отправил его на покой. Анжел, который на любое задание, каким бы
сложным оно ни казалось, реагировал одинаково: «Будет сделано, босс».
— Насчёт прилёта мы с Пэм всё устроили, — продолжил Уайрман.
— Не только из Миннеаполиса-Сент-Пола, но и из других мест. — Он постучал
пальцем по брошюре. — Рейсы «Эйр Франс» и «Дельты» — те самые, и Мелинде
забронированы на них места. Она в курсе событий. Как и Илзе. Они только ждут
официального приглашения. Илзе хотела тебе позвонить, но Пэм попросила её
подождать. Она говорит, что отмашку должен дать ты, и если по ходу вашей
семейной жизни она и допускала ошибки, то в этом, мучачо, она абсолютно права.
— Ясно, — кивнул я. — Я тебя слышу.
— Хорошо. А теперь я хочу поговорить с тобой о лекции. Я застонал.
— Если ты сделаешь ноги с лекции, то тебе будет в два раза
труднее прийти на открытие выставки…
Мои глаза широко раскрылись.
— Что? — фыркнул он. — Ты не согласен?
— Сделаешь ноги? — переспросил я. — Сделаешь ноги? О чём ты?
— Сбежишь, — ответил он, и в голосе послышалась
насторожённость. — Английский сленг. Загляни, к примеру, в Ивлина Во. «Офицеры
и джентльмены», тысяча девятьсот пятьдесят второй год.
— Да пошёл ты в жопу, — огрызнулся я. — Эдгар Фримантл,
нынешний день.
Он показал мне палец, и с того момента мы вновь поладили.
— Ты отправил Пэм фотографии, так? По электронной почте?
— Да.
— Как она отреагировала?
— Они сразили её наповал.
Я сидел, пытаясь представить себе сражённую наповал Пэм. В
принципе получалось, но я видел, как изумление и восторг освещают более молодое
лицо. Прошло немало лет с тех пор, как мне в последний раз удалось добиться
такого эффекта.
Элизабет спала, но её волосы скользили по щёкам, и она
махала рукой, как женщина, которой досаждают мухи и комары. Я поднялся, достал
резинку из пакета, который висел на подлокотнике (резинок там было много, всех
цветов), собрал волосы в конский хвост. Воспоминания о том, как я проделывал то
же самое для Мелинды, были сладки и ужасны.
— Спасибо Эдгар. Спасибо, mi amigo.
— Так как мне это сделать? — спросил я, держа руки на голове
Элизабет, ощущая мягкость её волос, как часто ощущал мягкость вымытых шампунем
волос дочерей; когда память очень старается, наши тела становятся призраками,
повторяют жесты, свойственные нам в далёком прошлом. — Как мне рассказать о
сверхъестественном?
Вот. Вырвалось. Самое главное.
Но лицо Уайрмана оставалось спокойным.
— Эдгар! — воскликнул он.
— Что, Эдгар?
Этот сукин сын расхохотался.
— Если ты им об этом скажешь… они тебе поверят.
Я уже открыл рот, чтобы возразить. Но подумал о работах
Дали. Подумал о «Звёздной ночи», удивительной картине Ван Гога. Подумал о
некоторых полотнах Эндрю Уайета
[123]
… не о «Мире Кристины», а о его интерьерах:
просторных комнатах, где свет кажется нормальным и необыкновенным, словно идёт
одновременно из двух источников. Закрыл рот.
