— Спасибо, папуля… это здорово!
— Буду рад познакомиться с Риком. Может, конфискую у него берет.
В конце концов, я же теперь художник.
— Я передам ему твои слова. — Её тон переменился. — Ты уже
говорил с Илзе?
— Нет, а что?
— Когда будешь говорить, не упоминай о приезде Рика, хорошо?
Я скажу ей сама.
— Я и не собирался.
— Потому что у неё с Карсоном… насколько я знаю, она тебе о
нём рассказывала…
— Рассказывала.
— Я уверена, там возникли проблемы. Илли говорит, что «всё
обдумывает». Это её слова. Рик не удивлён, он считает, что нельзя доверять
человеку, который молится на людях. И мне кажется, что моя сестра заметно
повзрослела.
«То же самое можно сказать и о тебе, Лин», — подумалось мне.
Я вдруг увидел её семилетней, такой больной. Тогда мы с Пэм боялись, что она
может умереть у нас на руках, хотя никогда не говорили об этом вслух. Огромные
чёрные глаза, бледные щёчки, жидкие волосы. Однажды я, глядя на неё, даже
подумал: «Череп на палочке», — и возненавидел себя за эту мысль. А ещё больше
ненавидел себя за другое: раз уж одна из дочерей так тяжело болела, в глубине
сердца я радовался, что это была Лин. Я всегда пытался убедить себя, что
одинаково люблю своих детей, но лгал себе. Возможно, некоторые родители
действительно могли такое сказать (думаю, Пэм — могла), но не я. Мелинда знала
об этом?
Разумеется, знала.
— Ты уж следи за своим здоровьем.
— Я стараюсь, папуля. — Я буквально увидел, как она закатила
глаза.
— Вот и хорошо. Жду тебя.
— Папуля? — Пауза. — Я тебя люблю. — Я улыбнулся.
— Сколько раз?
— Миллион и один под подушкой, — ответила она, словно
старалась рассмешить ребёнка. И всё сделала правильно.
Какое-то время я посидел, глядя на Залив и рассеянно потирая
глаза, а потом набрал ещё один номер, в надежде, что на сегодня этот звонок —
последний.
vii
Часы показывали начало первого, и, честно говоря, я не
ожидал застать её дома; думал, что она отправилась с друзьями на ленч. Но, как
и Пэм, она сняла трубку после первого же гудка. Её «алло» прозвучало крайне
осторожно, и до меня вдруг дошло: она думала, что я — Карсон Джонс, который
звонит с просьбой дать ему ещё один шанс или чтобы всё объяснить. Объяснить в
очередной раз. Эту догадку я ничем не мог подтвердить, но подтверждения и не
требовалось. Иногда ты просто знаешь, что угадал.
— Эй, If-So-Girl, как поживаешь? Её голос тут же расцвёл.
— Папуля!
— Как ты, цыплёнок?
— У меня всё отлично, папуля, но не так отлично, как у тебя.
Помнишь, я говорила, что они хороши? Говорила я тебе или нет?
— Говорила. — Мои губы сами растянулись в улыбке. Для Лин,
возможно, голос сестры звучал слишком по-взрослому, но я после первого
осторожного «алло» слышал прежнюю Илли, искрящуюся, как налитая в стакан
газировка.
— Мама говорила, что ты тянешь резину, но она собирается
скооперироваться с твоим тамошним другом и разогнать тебя как следует. Мне это
понравилось! И голос у неё был, как в прежние дни! — Она замолчала, чтобы
глубоко вдохнуть, а потом чуть сбавила темп: — Не совсем, конечно, но близко к
тому.
— Я понимаю, о чём ты, конфетка моя.
— Папуля, ты молодец. Это не просто возвращение, но ещё и
шаг вперёд.
— И во сколько мне обойдётся вся эта лесть?
— В миллион. — Она рассмеялась.
— Всё ещё собираешься пересечься с «Колибри»? — Я надеялся,
что в моём голосе слышится чистое любопытство. И никакого интереса к любовной
жизни моей почти двадцатилетней дочери.
— Нет, — ответила она. — Думаю, с этим покончено. — Всего
пять слов, не таких уж и длинных, но в них я услышал другую, повзрослевшую
Илзе, для которой не в столь уж отдалённом будущем второй кожей станет деловой
костюм, колготки и туфли с практичным каблуком в три четверти дюйма. В рабочие
дни она, возможно, будет собирать волосы в хвост, а из здания аэропорта будет
выходить с кожаным брифкейсом вместо рюкзачка на спине. Уже не «If-So-Girl». Из
такой «картинки» «if» я мог смело вычёркивать. Как и «girl».
— Совсем или…
— Это ещё вопрос.
— Я не собираюсь совать нос в твои дела. Просто
любознательные папаши…
— …хотят знать, что к чему. Естественно, хотят, но на этот
раз помочь тебе ничем не могу. На сегодня я точно знаю, что всё ещё люблю его…
во всяком случае, думаю, что люблю… и мне его недостаёт, но выбор должен
сделать он.
Вот тут Пэм спросила бы: «Между тобой и девушкой, с которой
он поёт?» — я же задал другой вопрос:
— Ты не забываешь про еду? Она залилась радостным смехом.
— Отвечай на вопрос, Илли.
— Трескаю, как чёртова свинья!
— Тогда почему ты сейчас не на ленче?
— Мы собираемся пойти на пикник в парк, вот почему! Берём с
собой лекции по антропологии и фрисби. Мне велено принести сыр и французский
батон. И я уже опаздываю.
— Понятно. Главное, чтобы ты ела и не грустила в своём
шатре.
— Ем хорошо, грущу в меру. — Голос вновь изменился, стал
взрослым. Столь резкие переходы меня расстраивали. — Иногда я лежу без сна,
потом думаю о тебе, как ты там? Ты тоже лежишь без сна?
— Случается. Но теперь редко.
— Папуля, женитьба на маме — твоя ошибка? Или её? Или так уж
вышло?
— Не так уж вышло и не ошибка. Двадцать четыре счастливых
года, две дочери, и мы до сих пор нормально общаемся. Никакой ошибки, Илли.
— Ты хотел бы всё изменить?
Мне постоянно задавали этот вопрос.
— Нет.
— Если бы ты мог вернуться в прошлое и пойти другой дорогой…
ты бы вернулся?
Я ответил не сразу, но паузу не затянул. Иной раз нет
времени решать, какой ответ лучший. Иной раз ты можешь сказать только правду.
— Нет, милая.
— Понятно. Я скучаю по тебе, папа.
— Я тоже.
— Иногда я скучаю и о прошлом. Когда всё было проще. — Она
замолчала. Я мог бы что-то сказать (хотел), но не открыл рта. Бывает, молчание
— золото. — Папа, люди хоть изредка получают второй шанс?
