Монах не производил впечатления. Среднего роста старичок плотного телосложения, этакий крепыш, стоял он с гордо поднятой головой и смотрел на инквизитора прямо, без тени сомнения и страха. Андрей невольно обратил внимание на то, что во взгляде священника не было уже ставшего для него привычным фанатизма, нет, эти глаза принадлежали умному и прозорливому человеку. Но кому нужны мозги, когда есть незыблемые церковные догмы.
– А это он, ваша милость, о том, что настаивает на Божьем суде, – поспешил вставить свои пять копеек старик Тони. – Его в еретичестве изобличают, а он твердит одно: только Божий суд приму, и никакого иного.
– Это как? – продолжая двигаться в обход толпы, поинтересовался Андрей.
– А так. От Церкви выставляется боец, а падре Патрик должен найти того, кто вступится за его правду, с оружием в руках выступит на смертный поединок.
– Все так, – перехватив его взгляд, подтвердил Джеф. – Не найдется поединщика – ему костер. Найдется, но проиграет, – то же самое.
– Ну так сам пусть выступит с мечом: убьют – и то дело, все не заживо сгорать.
– А то там дураки сидят? Самому нельзя. Вот воина, хоть самого наипервейшего, – это пожалуйста, а подсудимому никак нельзя.
– Я знаю, что мало кто отважится выйти на поединок против воина Церкви, чтобы доказать мою невиновность, – продолжал старик. – Тем паче что и воин он из первых, доблестный рыцарь сэр Аткинс… – Может, и так, да только имя это Андрею ни о чем не говорило. – Но тем справедливее будет решение Господа нашего. Мне позволено трижды выкликнуть клич тому, кто отважится выступить на Божьем суде в мою защиту. Но мне достаточно и одного раза, ибо Господа нашего не нужно просить трижды о справедливости: он и без того всегда на правой стороне, и если я заблуждаюсь и действительно повинен в том, в чем меня обвиняют, то не поможет и тысяча призывов, потому что тогда мне сможет помочь только очищающая сила пламени. Простолюдин, воин, рыцарь – кто бы ты ни был, какого бы ты ни был сословия, если ты готов встать на этом месте в мою защиту – приди и встань!
Народ сам собой раздавался в стороны, уступая дорогу человеку в воинском облачении, закованному в кольчугу, усиленную стальными пластинами. За спиной у него покоился круглый щит и ножны с полуторником, на сгибе левой руки на ремнях висел странной формы шлем с полумаской. Несмотря на то что двигался он медленно, в движениях чувствовалась сила тренированного бойца. Он не выделялся особой статью, но этого и не требовалось для того, чтобы люди сами подавались в стороны, давая ему проход. Каждый безошибочно чувствовал, что идет человек, решивший встать на сторону подсудимого. И это было самым удивительным, потому что все были уверены в том, что такого человека не найдется.
Андрей молча остановился перед помостом, просунув большие пальцы за пояс и склонив голову набок, посмотрел на священника, в настоящий момент – подсудимого. Старик смотрел на него открыто и прямо, в его взгляде чувствовалась вера и в то же время начисто отсутствовал фанатизм. Его взгляд был взглядом умного человека, знающего себе цену и уверенного в своей правоте.
Был в училище у Андрея командир роты, который любил говаривать, что устав – это не догма, а руководство к действию. Он был майором и раньше командовал батальоном, а значит, имел богатый жизненный и служебный опыт – стало быть, знал, о чем говорил. Он много рассказывал, приводя примеры из своей службы, и впоследствии Новак на своем опыте убедился в правоте своего командира по очень многим вопросам.
Вот и сейчас, глядя в глаза старика-священника, он видел, что тот верует – и верует искренне, но он не воспринимает писание как догму, а именно как руководство к действию. Двигаясь через толпу, Андрей еще сомневался, стоит ли ввязываться в это дело; он решил посмотреть, как будет его убеждать старик, а уже потом принять окончательное решение. Но тот просто смотрел ему в глаза и молчал. И именно это убедило Андрея в правильности того, что он делает.
Не зная, как начать и что говорить, но чувствуя, что, представ перед этими людьми, он должен что-то сказать, Андрей заговорил и сам удивился тому, как спокойно и размеренно звучит его голос – ни волнения, ни страха он почему-то не чувствовал.
– Меня зовут Андрэ Новак. Я не воин, не рыцарь. Вы звали, падре, – я пришел. И да поможет мне Бог.
– Ты знаком с братом Патриком? – Было видно, что инквизитор с усилием над собой называет подсудимого братом, но иначе обращаться к старику он не мог: вина того не доказана, пока не свершится Божий суд.
Андрей посмотрел в глаза инквизитору и увидел именно то, что и ожидал увидеть. В глазах поборника веры горел фанатичный огонь, которого никогда и ни с чем не спутаешь, а еще в его взгляде читались злоба и уверенность в своей непогрешимости и праве судить других, и… Право распоряжаться, нет, даже повелевать. А еще этот взгляд был взглядом очень умного человека. Загляни он в эти глаза в другой раз – и мороз пробежал бы по спине, а под ложечкой засосало бы от подступающего страха. Но в этот раз почему-то все было иначе. Ну не боялся он. Должен был бояться, просто обязан, ведь всегда боялся – ан нет, страха не было.
– Нет. Я его в первый раз вижу. Просто чувствую, что он прав, а вы, возможно, заблуждаетесь.
– Еретик! – буквально выплюнул ему в лицо инквизитор.
– Возможно, – спокойно согласился с ним Андрей. – Но мы ведь здесь для того, чтобы выяснить, так это или нет.
Крыть было нечем, и инквизитор, уперев в него полный злобы взгляд, откинулся на спинку грубого кресла.
Площадка для поединка была тут же, рядом с подготовленным костром. Здесь же находился и воин в рыцарских стальных доспехах, опирающийся на двуручный меч. Одного взгляда было достаточно для того, чтобы понять, что эти доспехи куда как прочнее кольчуги и, по-хорошему, против такой брони нужен двуручный меч, полуторником можно и не пробить, если только нанести мощный колющий удар, но все говорило о том, что стоявший в полном рыцарском облачении воин будет против этого.
Андрей, встав напротив рыцаря, готового выступить против него, не стал прибегать ни к каким рыцарским правилам, о которых он многократно читал в романах. Возможно, и нужно было каким-либо образом показать, что он готов выступить в поединке, но Андрею об этом ничего известно не было. Он просто собирался сразиться с человеком насмерть, имея в своем арсенале только убежденность в своей правоте.
Толпа на площади замерла в предвкушении схватки. В этот момент Андрею почему-то пришло на ум, что народ требует хлеба и зрелищ, и все говорило ему – сегодня они получат то, чего так страстно желали. Впрочем, со зрелищностью людям сегодня явно не повезло.
Было видно, что на площадке для поединков сошлись далеко не мальчики, схватка насмерть не отличалась ни зрелищностью, ни взрывом обоюдных чувств соперников. Все как-то произошло буднично и, как бы это сказать, молниеносно.
Рыцарь, сразу же сделав незначительный шажок в сторону своего противника, нанес сокрушительный удар двуручным мечом по противнику – никакой щит не выдержал бы такого удара, неизменно развалившись на две части. Андрей, в свою очередь, все же отбил удар щитом, но только он не стал принимать удар на него, а сам ударил плоскостью щита по атакующему клинку, уводя тот вправо. Одновременно Новак перехватил свой меч обратным хватом и, провернувшись вокруг своей оси через левое плечо, с силой вогнал стальной клинок в менее защищенный бок рыцаря.
