– Кабы сразу ко мне – так все могло быть и проще, а так… В общем, господин барон, дело тут такое. Нужно снова взрезать твою руку, чтобы до костей добраться, сызнова их сломать и сложить, а то эвон, мало того что локоть не гнется, так еще и рука кривая – что за коновал ее прилаживал, Господи прости?
– А с локтем что?
– Не знаю. Видеть надо. Чем тебя, господин барон?
– Копье.
– Худо. Одно скажу: хуже не будет точно, а выйдет – так слеплю все как новое, тело твое до жизни больно охочее, может, и воспротивится увечью, если помочь ему должным образом.
Андрей задумался, но ненадолго. Это не известная ему Земля и не российские врачи, которые, чтобы срубить лишнюю деньгу, начинают обнадеживать пациентов, а больше их родных, а как не выходит – так и разводят руками: мол, сделали все, что смогли, а деньги – какие деньги? – старались же, силы последние прикладывали, ну оказалась болезнь сильнее, так в том и не их вина, вот если бы… Да только здесь ситуация иная, да и статус его иной: не было бы надежды – так старуха и не обнадеживала бы, чревато, знаете ли, и никто ее по судам таскать не станет – он сам суд на этой земле. Знать, знает что-то старуха. А раз так…
– Ладно, бабушка. Режь и ломай. Только мне бы для храбрости на грудь принять.
– И не помышляй, – замахала старуха руками. – От вина, оно конечно, и польза бывает, если в меру, да только не сейчас. Дам я тебе сон-травы, уснешь как младенец, а проснешься – так я уже и управлюсь. А ты, госпожа, шла бы куда, неча тебе тут делать, не то испереживаешься и прямо тут сынишку и родишь.
– У меня дочка будет, – улыбнувшись сквозь слезы, возразила Анна.
– Ну, может, и будет когда, да только не в этот раз.
– Как же так, мне все говорили… – Она, не договорив, уставилась на старуху.
– Не знаю, кто и что тебе говорил, госпожа, да только родится у вас сынишка, будет рыцарем отцу на радость.
При этих словах Андрей разочарованно крякнул, а Анна метнула на него сожалеющий взгляд. Почему-то в диагноз старухи они поверили сразу.
– Опять, стало быть, меня обделили. Анна, а ты ведь обещала, – шутливо погрозил пальцем Андрей, дивясь про себя тому, что все-то у него не как у людей: в прошлой жизни страсть как хотел сына, да только дочек и народил, здесь до дрожи в коленях хочет дочь – ан нет, третий пацан.
– Никак дочку хотел, господин барон?
– Было дело.
– Ну так ваши годы-то молодые, народите и дочку. – Говоря это, старуха стала извлекать из отдельного сундучка различные приспособления, из которых нож, удивительно похожий на скальпель, только с куда более длинным лезвием, выглядел самым безобидным. Права старуха: нечего тут делать Анне. Подмигнув жене, он скосил глаза в сторону двери, и она, послушавшись мужа, направилась на выход.
– Надоело уже сидеть в этой дыре!
– Ну ты и сказал. Тоже мне дыру нашел – вот когда мы добивали Марук, вот там приходилось сиживать в куда худших местах. Гибр по сравнению с ними просто райское место.
– Не придирайся к словам, Глок, ты понял, о чем я. Вот уже год мы стоим лагерем близ этого города, солдаты уже осатанели от безделья, местные шлюхи уже приелись, местные трактиры стоят поперек глотки, еда невкусная, вино не пьянит. Мы – солдаты, и нам для полного счастья нужна добрая схватка. Император обещал нам походы, битвы, штурмы крепостей, засады и яростное сопротивление противника. И где это все?
– Всему свое время, Брон.
– Э-э, нет, Глок, ты меня не успокаивай. Мы прибыли сюда больше года назад, как раз по весне, все говорило о том, что мы немедленно отправимся в поход, армия полностью готова, тылы подтянуты, суда снаряжены – и вдруг мы становимся лагерем, и даже не на границе со степью, а в нескольких переходах от нее. Прошла еще одна весна, и пришло лето, время снова упущено, а значит, и в этом году не будет обещанного похода.
Гук, пригубив кружку с вином, недовольно скривился: вино не самое худшее, но доводилось ему пить и получше. После этого он скосил взгляд в сторону двоих сидящих в другом конце зала трактира, занимавшего весь первый этаж, – второй был предназначен для постояльцев, семья же хозяина занимала третий, впрочем, во время наплыва постояльцев половина комнат, предназначенных семье, тоже уходила внаем: ни один трактирщик не упустит возможности сбить лишнюю монету. Нет, он не пытался подслушивать разговор, никоим образом не предназначенный для его ушей, эти урукхай ему даже не были знакомы, вот только они, чувствуя себя совершенно раскрепощенно, даже и не думали говорить хотя бы вполтона – наоборот, говорили они нарочито громко. Такие субчики ему были хорошо знакомы – слишком высокого мнения о себе и низкого об окружающих. Судя по их словам, они участвовали в последней большой войне, а ветераны, прошедшие сквозь горнило войны, всегда взирали на окружающих свысока.
Беглого взгляда, брошенного в их сторону, было достаточно, чтобы оценить, кто именно сидит за тем столом. Шлемы с черными продольными гребнями безошибочно подсказали ему, что ведущие задушевную беседу состоят в низшем офицерском звании цербенов, командуют пехотным подразделением гестов и, судя по их возрасту и внешнему виду, поднялись они до этих званий из рядовых – это потолок, до которого вообще мог дослужиться безродный, впрочем, был один вояка, который сумел выслужиться аж до прайдера. С другой стороны, он мог посмотреть и на себя. Сам из простой семьи, но вот сидит здесь в звании ратона, которое он получил из рук префекта пограничной стражи буквально вчера. До этого он также был цербеном, правда, в кавалерии равнозначные звания считались на ступень выше, чем в пехоте, но тут объяснение было проще некуда. Поступил приказ императора увеличить в пограничных крепостях численность кавалерии от бата до эска, а где набрать командиров? Не так много благородных хочет служить в пограничной страже на границе с нищими степняками, не говоря об унылости и скуке. Хотя насчет скуки можно и поспорить – это как нести службу: его эску, например, скучать не приходится. Вот и пришлось префекту повышать в званиях неблагородных, благо закон это ему позволял. В принципе ограничений и потолков в званиях ни для кого не было, каждый мог подняться хоть до гебера, хоть до командующего армией, но то на бумаге, а жизнь вносила свои коррективы.
– И чего Всевластный разводит разговоры с этими степняками? Выдвинуться армией, пожечь их стойбища, перебить их, а оставшихся посадить на цепь – рабы Империи все еще нужны. А потом можно этих людишек брать голыми руками.
– Гхек. – Не выдержав бахвальных речей офицера, Гук едва не рассмеялся.
– Я сказал что-то смешное?! – заметив смешок Гука, взъярился один из офицеров – как понял ветеран, тот, которого звали Брон.
Гук ничуть не удивился подобной реакции. Да, на нем были кавалерийские доспехи, но также на нем был и серый плащ, безошибочно указывающий на принадлежность к пограничной страже, а как может относиться к подобным воякам ветеран, прошедший всю последнюю кампанию? Но все же зарвавшегося офицера нужно было поставить на место.
