Посвящается Юле Холодковой, у которой Айрунги Журавлиный Крик обучался основам алхимии, а также моему сыну Андрею, который недолгое время был военным советником при дворе Нуртора Черной Скале.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
ХРАНИТЕЛЬ ПОГРАНИЧНОЙ КРЕПОСТИ
«Из всех преступлений, которые знает Великий Грайан, самыми мерзостными, тяжкими и непростительными закон называет государственную измену и самовольное причисление себя к Детям Клана. Преступник, чья вина доказана, должен быть либо заживо сварен в котле с кипящей водой, либо брошен в яму с голодными псами. Тело казненного не предается честному погребальному костру».
Кодекс законов Великого Грайана, свиток третий.
Составил Санфир Ясная Память из Клана Лебедя, Ветвь Белого Пера.
11-й год от начала Железных Времен.
1
Животные более чутки к опасности, чем люди. Человека может обмануть покой жаркого солнечного дня, полного запаха разогретой на солнце сосновой коры и хвои. Человека может заворожить ровное гудение ветра в вершинах сосен. Человеку может отвести глаза картина безобидного песчаного обрыва, изрытого небольшими пещерками и прошитого наверху корнями сосен.
Но зверя не проведешь. И пусть широкая полоса влажного песка призывно стелется к реке от подножия обрыва — на полосе этой, просто созданной для водопоя, нет ни одного отпечатка копыта, ни одного следа волчьей или рысьей лапы.
И не потому, что острый нюх лесных жителей уловил бы запах впитавшейся в песок крови. Жизнь леса полна мелких трагедий, все время кто-нибудь гибнет, чтобы жили другие. Нет, не поэтому разбежалось прочь все зверье из приречной полосы. И не потому птицы не вплетают свои голоса в песню сосновых ветвей. И не потому смолкли, затаились кузнечики — хотя им-то, крохотным, чего бояться?..
Лес замер, замкнулся, ощутив присутствие чего-то опасного и очень чужого, что по-хозяйски расположилось неподалеку от берега. Не просто смерть поджидала здесь добычу — смерть незнакомая, непонятная, появившаяся неизвестно откуда и от этого вдвойне страшная.
Над обрывом незримой волчицей уселась тревога, подняла к небу острую морду, надрывно завыла.
Но не всем людям дано слышать этот беззвучный вой. Поэтому двое из троих спутников, бредущих по песчаной полосе вдоль воды, испытывали лишь усталость и раздражение.
Но идущий впереди коренастый бородач со шрамом на лбу держался более настороженно, чем его спутники. Бородачу довелось крепко хлебнуть лесной жизни, жизни затравленного зверя, это сделало его более восприимчивым к неслышному голосу близкой беды. И теперь он хмуро озирался по сторонам, сам не понимая, что именно не дает ему покоя.
— Места тут... нехорошие... — осторожно сказал он наконец. — Недобрые места... Чего-то здесь не хватает...
— Здесь что-то лишнее, — уныло поправил его идущий следом парень с густыми каштановыми волосами. — Мы здесь лишние... Нет, правда, Коряга, чего мы здесь таскаемся, муравья в густой траве отлавливаем? Может, махнуть в Анмир, а? По кабакам пошляемся, послушаем, что там люди болтают... Вдруг да повезет — что-нибудь узнаем!
— Не лезь в шибко умные, Орешек! — прикрикнул на него бородач. — В Анмир Матерый тоже людей отправил, а наше дело — здешние места проверить. А места здесь скверные. Пусто... тревожно... белок — и тех нет...
— И хорошо, что нет, — вздохнул Орешек. — А то бы они передохли со смеху, на нас глядя. Топаем как дураки, сами не зная куда, отдохнуть и то не присядем...
— Ладно, привал, — неохотно кивнул бородач и уселся под песчаным обрывом. Орешек с наслаждением плюхнулся рядом.
Третий путник — темный, мрачный, жилистый — опустился на песок с видом человека, которому все равно, отдыхать или идти дальше. Он обхватил колени руками и устремил взгляд на противоположный берег, глубоко уйдя в какую-то безрадостную думу.
Орешек с ленивым интересом сощурил глаза на серую гладь воды.
— И с чего такую смирную реку назвали Бешеной?
— А ты бы на нее пониже по течению посмотрел, за Анмиром, — снисходительно объяснил Коряга. — Она от притоков силы набирается, а русло там узкое, каменное. Вот река и скачет...
— А что это мы все берегом да берегом плетемся? Может, эти душегубы где-нибудь в чаще лагерем стоят?
— Сразу видно, что ты в городе рос... В лесу любая тварь к воде тянется. Проверим для начала речные берега.
— Ясно... А что мы с ними делать будем, с душегубами, когда отыщем?
— Постараемся, чтобы они с нами ничего не сделали... Ты видел, во что они превращают трупы тех, кто к ним в руки попадает? Топорами, гады, работают! Правильно, что Матерый не хочет таких соседей под боком терпеть.
— Да откуда они взялись? Беглые рабы?
— Вряд ли, — низким, хриплым голосом вступил в разговор третий путник. Коряга и Орешек тут же замолчали и уважительно к нему обернулись. — Я видел тела жертв. Действовала не только невероятно сильная, но и очень умелая, точная рука. Рабу так не наловчиться, разве что лесорубу на лесосеке. Впрочем, тут есть загадки и посложнее...
Мрачный человек замолчал, внезапно утратив интерес к разговору. Его собеседники почтительно ожидали продолжения, затем самый молодой из них не выдержал:
— Какие загадки, Аунк?
Аунк, оторвавшись от своих мыслей, поднял на него ледяные серые глаза.
— Ну, например: зачем убийцам крошить тело человека, который убит с первого удара? А я ручаюсь, что с первого...
Ручательство было принято с полным доверием: Аунк знал о колющем и рубящем оружии решительно все и немножко сверх того.
— Это что же, — потрясенно спросил Коряга, — они так озверели, что рассудок потеряли и по мертвецу топорами молотили?
— Не похоже, — покачал головой Аунк. — Удары точные, расчетливые. Кто-то разделывал тело, как мясник — свиную тушу... — Аунк на миг замялся. — Да, мне показалось, что кто-то разрубал мясо для еды. Тем более что некоторых кусков не хватало.
Орешка замутило, а Коряга непонимающе спросил:
— Это зверь, что ли?
— Вот именно, медведь с топором! — насмешливо отозвался Аунк.
Никому другому Коряга не простил бы издевки. Но с Аунком опасался спорить даже Матерый, свирепый главарь разбойничьей шайки. Поэтому Коряга позволил себе лишь злой выпад, спрятанный под завесой почтительности:
— Ну, какое бы там ни было страшилище, тебе бояться нечего. Тебе ведь еще долго жить, аж два месяца, сам говорил...
— Семьдесят четыре дня, — невозмутимо поправил его Аунк.
— А тошно, небось, знать, когда помрешь! — с притворным сочувствием вздохнул Коряга, стараясь побольнее уколоть противника.
