— «Двойной вихрь», — сообщил Аунк из-за полупрозрачной завесы. — А теперь смотри внимательно...
Узор стального танца не нарушился, но сквозь сеть вращающихся клинков на миг рванулась, как змея, левая рука Аунка. Острие кинжала коснулось живота Орешка — и тут же отдернулось.
— Вей-о! — воскликнул Орешек. — У тебя как будто третья рука выросла!..
— Это так и называется — «третья рука», — отозвался Аунк, красиво отправив меч и кинжал в ножны. — Карраджу, великое боевое искусство. Не те убогие выжимки, что преподносят так называемые мастера в залах фехтования; настоящее, древнее «смертоносное железо»... Но ты, парен, меня удивил. Так ловить нож умеют в Аршмире, а свой вопль «вей-о!» ты мог подцепить только в столице. Побродил, стало быть, по свету?
— Ага, я еще бывал в королевском дворце, на Проклятых островах и в болоте у Серой Старухи! — окрысился Орешек, не стерпев такого нарушения разбойничьей этики. — Тебе-то что до того, где я был раньше? Неужели не видно, что я — наследный принц, а здесь развлекаюсь, приключений ищу?
Аунк оставил его выходку без внимания.
— Конечно, не такой ученик мне нужен, — вздохнул он. — Мне бы мальчишку взять. И не какого попало, а из сотни выбрать. Да не спеша начать, как полагается. Я бы его два-три года учил правильно дышать, правильно двигаться, и лишь потом позволил бы взяться за меч — деревянный, конечно...
Орешек и не подозревал, что Аунк может быть таким разговорчивым.
— Ага, — с энтузиазмом подхватил он, — и годам к девяноста стал бы твой ученик великим воином!
— Любое познание требует времени. Но у меня нет в запасе и двух лет. Чтобы уложиться в этот срок, ты будешь трудиться так, что позавидуешь рабам в каменоломнях.
— Звучит заманчиво. Прямо подыхаю от нетерпения... Ты, мастер, имей в виду: прежде чем меня обучать, тебе придется меня поймать!
— Если понадобится — поймаю! — без тени улыбки пообещал Аунк.
— А почему два года? Уходишь из этих краев? — с надеждой спросил Орешек.
— Нет, — сказал Аунк спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся. — Столько мне осталось жить. Я буду убит через одно лето, в десятый день Звездопадного месяца... А ну-ка, покажи, как ты бросаешь нож!
Ошарашенный Орешек не глядя метнул нож в дерево. Аунк одобрительно кивнул.
— Вся эта шайка — крестьяне, которым надоело копать землю или ходить за стадом. Одно слово — прешта, голытьба! Да, они умеют махать дубинами и топорами, у некоторых это даже неплохо получается, но, как говорится, из соломы меча не выкуешь. Ты тоже не подарок, перевязанный ленточкой, но все же не так безнадежен, как прочая домашняя скотина. Учти, ты должен визжать от радости. Я сделаю твои руки быстрыми и опасными, как лапы рыси, ноги — уверенными и проворными, как волчьи, позвоночник — гибким, как у змеи, глаза — острыми, как у орла...
— ...а уши — длинными, как у зайца, — безнадежно закончил за него Орешек. — Ладно, я согласен. С сумасшедшими не спорят.
Аунк и бровью не повел.
— Тогда начинаем.
— Что, прямо сейчас?
— Нет, дождемся гонца с королевским указом... Снимай рубаху.
— Это за каким еще болотным демоном?
— Снимай, снимай. Будешь учиться правильно дышать.
— Мне и в рубахе неплохо дышится...
Глаза Аунка посуровели, и Орешек как-то сразу понял, почему этого человека боятся в шайке. Руки его уже сами развязывали тесемки у ворота.
Скинул рубаху — и замер, глядя в землю, кожей чувствуя напряженную тишину, повисшую меж ними двоими. Наконец заставил себя поднять глаза...
Первый и последний раз увидел он Аунка растерянным.
— Во имя Хозяйки Зла, как же мне не везет! Нарваться на беглого раба! И что теперь делать? Учить парня, который все равно выше своей болотной кочки не прыгнет и ничего в жизни не добьется? Выбрасывать мое умение в мусорную яму?
Вместо облегчения Орешек почувствовал себя задетым и разочарованным. В глубине души он все же мечтал стать со временем великим воином.
— А я, между прочим, и не навязывался! — яростно выдохнул он и наклонился к лежащей на траве рубахе.
Аунк наступил на рубаху ногой. К нему вернулась невозмутимость.
— Ладно, на все воля Безликих. Будешь наемником, сам учеников вырастишь, вот цепочка и не оборвется... Слушай и запоминай! Дышать — это не значит сопеть в две дырки. Дыхание прибавляет сил и лечит, делает душу спокойной и радостной... Смотри на меня! Вдох через нос. Плечи и грудь в покое. Животом дыши, животом! Воздух должен глубже, ниже опускаться! При выдохе живот втягивается...
Орешек не столько слушал, сколько удивлялся: неужели этот оживленный, многословный человек — тот самый Аунк, которого старается обойти стороной даже старый душегуб-атаман?
И началась каторжная жизнь, полная тренировок. Аунк словно поставил своей целью замучить парня. Дни слились в полосу сверкающей стали. Орешек ел, не чувствуя вкуса еды спал тяжелым сном без сновидений. К счастью, у него был опыт работы в порту. А жизнь грузчика — совсем не пляски на лужайке: нужны выносливость, упрямство, умение не обращать внимания на ноющие мышцы. Впрочем, они вскоре перестали ныть, налились прежней силой. Учение превратилось из пытки в тяжелую ежедневную работу.
Мастер не называл юношу более теплыми словами, чем «пень горелый» и «колода для рубки мяса», и клялся почтенными сединами Серой Старухи, что проще колодезный ворот обучить пению, чем такого тупого, неуклюжего увальня — благородному искусству карраджу. Орешек готов был отчаяться и сбежать. Но все изменил подслушанный им разговор между Аунком и атаманом шайки, кряжистым стариком по кличке Матерый.
Был конец Серого месяца. Холодный ветер загнал разбойников в сарай, уцелевший на разоренном и заброшенном крестьянском подворье. Разбойники на скорую руку починили крышу, развели на земляном полу костер — получилось сносное убежище от непогоды. Дюжина парней, сбившись в кучу, храпела у догорающего костра. Орешек, закутавшись в плащ, лежал у дверей сарая. Услышав за порогом голоса, он вскинулся было, но успокоился и затих, узнав атамана.
— А я сказал — пойдет! — долетело до парня. — Лопает из общего котла, а проку от него, как от телеги без колес. Завтра скажу Барсуку и Коренастому, чтоб взяли его с собой.
— Нет, — мрачно бросил в ответ Аунк.
Орешек уже понимал, почему учитель был так замкнут и немногословен с разбойниками: он презирал их всей душой. А заодно и себя — за то, что якшается с подобным сбродом.
— Как это — нет? — оскорбился Матерый. — Кто здесь атаман? Может, я?
— Ты, — равнодушно согласился Аунк. — Но мой ученик никуда не пойдет.
— Да что ты с ним нянчишься, сожри его Бездна? Он что, с головы до ног из золота, гаденыш этот?
На этот раз Аунк снизошел до объяснений:
