Темнота. Боль. Полынная горечь во рту. Мучительный стук сердца.
Боль отступила первой, сменившись покалыванием во всем теле. Гулкое буханье сердца стало тише, отодвинулось куда-то, в него вплелись далекие голоса.
– Он… он, кажется, уже не дышит! Ой!
– Не плачь, дышит… даже голову немножко повернул…
– Ой, правда! Помоги приподнять… положим ко мне на колени, ему удобнее будет…
Темнота упорно не желала уходить. Лишь где-то наверху медленно чертило круги светлое пятно.
Человек напрягся и вытолкнул из горла короткое мычание. Вслед за этой победой последовала еще одна: он вспомнил свое имя.
Светлое пятно перестало плавать по кругу и превратилось клочок неба над головой. Сквозь тошноту и головокружение Ралидж мрачно спросил:
– Где я?
– В Людожорке, – печально отозвался женский голос. – Правда-правда-правда!
Неужели Ингила? В Людожорке? Почему?
Ралидж попытался сесть, но тело по-прежнему отказывалось признать его своим господином и повелителем.
Над лицом склонились длинные русые кудри, раздался короткий всхлип.
Вей-о! Не может быть! Фаури!
– Красавицы! Милые! – взмолился Ралидж, чувствуя, что язык с каждым словом слушается все лучше и лучше. – Объясните, что случилось? Я, конечно, в восторге от вашего общества, но уж больно обстановочка… неподходящая.
Фаури вместо ответа снова всхлипнула и закрыла лицо ладонями.
– Нас почему-то скинули сюда! – злобно затараторила Ингила. – Вон в тот люк… по наклонной стенке… госпожа себе колено разбила! Правда-правда-правда! А Сокол уже здесь лежал… И не сказали, с чего это вдруг… Ух, так бы глаза ему и выцарапала, не посмотрела бы, что Спрут!
– Мы тут втроем или есть еще кто?
– Больше никого… – полусказала-полупростонала Фаури и поднялась на ноги. (Методом исключения Ралидж определил, что его голова находится на коленях у Ингилы.)
Дочь Клана подняла тонкие пальцы к вискам и простонала:
– Людожорка! Какое ужасное название! И мы здесь… но почему, за что?
Ингила тревожно дернулась к Рыси – утешить, успокоить. Но Ралидж удержал ее за локоть, даже не заметив, что собственная рука наконец-то ему подчинилась.
Было в плаксивых интонациях девушки что-то притворное, ненастоящее, не подходящее хрупкой, но гордой и смелой Фаури. Словно она пыталась убедить кого-то в своей слабости, в своей уязвимости…
Может быть – себя?
Фальшь понемногу исчезла из голоса причитающей девушки. Фаури и впрямь довела себя до беспросветного отчаяния Теперь она уже в голос кричала:
– Я Дочь Клана, я Рысь, а меня – как воровку из Отребья?.. За что-о?! Я – хочу – знать – почему – мы – здесь! Очень хочу!
Пятно света над головой Ралиджа вновь завертелось, пошло стремительно снижаться, расплылось яркой пеленой, превратило мерзкое подземелье в уютную чистенькую комнатку с ярким ковром на полу. И время по велению чародейки завертело свой клубок, отматывая ниточку обратно…
Унтоус сидел в резном дубовом кресле. Пухлые пальцы раздраженно барабанили по виноградным гроздьям, украшающим подлокотники.
– Что значит – упустили? Вы хоть понимаете, уроды безголовые, что натворили?
Прижавшийся к дверному косяку Шершень явно понимал, что он натворил: вызвал гнев господина. И лучше б ему было напороться в лесу на подраненного кабана!
В Спруте ничего не осталось от приветливого хозяина, восторженно откликающегося на каждое слово гостей. Теперь он говорил размеренно и холодно. Но это было спокойствие лавины, которая нависла над головами несчастных путников и пока еще не соскользнула – но вот сейчас, сейчас… достаточно одного звука…
Шершень это понимал и даже не пытался оправдываться. А господин продолжал, полузакрыв глаза:
– Я молчу о том, что, по твоим же словам, бежавшая девка была циркачкой – а мне как раз из Наррабана пришел выгодный заказ на актеров…
– Я еще двоих, – оживился Шершень, – тоже циркачи…
– Заткнись, – так же ровно сказал Спрут. – Не говорю я и о том, что вы, ублюдки Серой Старухи, вздумали охотиться чуть ли не у стен моего замка. Хотите, чтобы о нашей округе пошла худая слава?
– Я… мы…
– Тебе ведено было заткнуться. Итак, хуже всего то, что, упустив дичь, ты посмел явиться мне на глаза. Ты должен был волком броситься по следу! Эти двое видели в лицо тебя и твоих людей… возможно, слышали что-то лишнее… Я не могу поставить под угрозу хорошо отлаженное дело из-за твоей глупости и небрежности. Переверни весь Силуран и разыщи эту парочку. Иначе тебя ждут такие муки, что Бездна после них покажется цветущим лугом!
– Уже, господин! Нашел! Они в замке!
– Вот как? Это несколько меняет дело… Куда ты велел их запереть, в Людожорку или в сарай?
– Сами пришли. Гостят в замке!
– В самом деле? Какая прелесть! – На миг Унтоус стал похож на прежнего милого толстяка, с восторгом встречающего гостей. – Девка, выходит, та смазливенькая циркачка! А ее спутник… подожди, я угадаю… поэт или тот плечистый, квадратный?..
– Все куда хуже, господин, да минует нас гнев Безликих! Тут что-то страшное! Парень, что с циркачкой по лесу бродил, мне признался: он, мол, беглый… и спина вся исполосована кнутом…
– Ну и что? С чего ты так трясешься?
– А теперь он… теперь… ох, и не выговорить… за трапезой с господином… и называет себя Соколом! Унтоус резко подался вперед:
– Ты спятил! Да как ты смеешь…
Шершень тоскливо молчал. Он не рассчитывал, что господин сразу ему поверит.
– Говоришь, вся спина исполосована?
– Богами клянусь!
Брови Спрута сошлись над переносицей:
– Он сказал, что сопровождает Дочь Клана Рыси, вверенную его попечению. Неужели эта барышня… неужели она и есть сбежавшая от тебя циркачка?
Шершень яростно замотал головой:
– Нет, хозяин. Циркачка ела на кухне. Я сам видел: фокусы с яблоками показывала, слуги смеялись…
– Итак, две женщины, – в тяжелом недоумении размышлял Унтоус, – и мужчина, который, меняя обличья, путешествует то с одной, то с другой… то с циркачкой, то с Рысью… Если, конечно, это Рысь… ох, что я говорю, да простят мне Безымянные кощунство…
Спрут поднялся на ноги: он принял решение.
– Ясно одно: эти люди попали в замок не случайно. Они что-то замышляют против меня. Что именно – не знаю, но они не выйдут из замка!
Вокруг пленников вновь сомкнулся недобрый полумрак Они медленно обвели взглядом свою темницу, затем, не сговариваясь, перевели глаза наверх – на клочок неба там, где не был закрыт люк.
