Сорвать подписание мирного договора. Вышвырнуть из страны проклятых грайанцев. Стереть в порошок Незаметного, у которого везде глаза и уши. Использовать все свое влияние на короля, чтобы подготовить страну к войне.
Пока еще не прозвучало роковое пожелание – самому Нуренаджи любыми средствами занять престол. Но слова эти неслышимо висели в пыльном, темном воздухе зала и поджидали, чтобы кто-нибудь произнес их вслух.
Нуренаджи боялся этих слов – и ждал их.
* * *
– Детвора сопливая! – презрительно сказал Джилинер Холодный Блеск, отворачиваясь от темной, пылающей изнутри огнями поверхности зеркала.
Да, не этим мальчишкам разрушить его планы! Однако тянуть больше нельзя.
Ворон поднес к глазам цепочку, на которую нанизаны были кольца. Теперь их осталось только три. Чародей вспомнил, как само собой расплавилось и капелькой упало на пол кольцо, помеченное цифрой «1».
Как тяжело и долго умирал Первый. Как изощренно терзалась его тот, кого призраки называли Безумцем! Сутки продолжалась мука Глиняного Человека. Эти сутки Джилинер почти не отходил от зеркала, даже еду рабыни приносили в кабинет. Джилинер считал себя тонким и глубоким знатоком и ценителем всякого рода пыток – как телесных, так и духовных, но он вынужден был признать, что за эти сутки узнал много нового, яркого, интересного…
Ладно, это все из области развлечений. Пора приступать к делу.
Сейчас в разные земли и миры полетят три приказа.
Второму: немедленно покончить с Волчицей.
Третьей: убить Нуртора, короля Силурана.
Четвертому: прекратить валять дурака и сейчас же уничтожить проклятого самозванца Сокола!
33
Наверху послышалась возня, хохот, чьи-то протестующие восклицания.
– Эй, в Людожорке! – прогорланил в люк веселый голос. – Не заскучали? Сейчас вам повеселее будет!
Фаури, сидевшая ближе всех к каменной «горке», еле успела отпрыгнуть в сторону. Семь человек скатились по скользкому крутому склону и, налетев друг на друга, образовали на прелой соломе копошащуюся и бранящуюся кучу.
Первым из нее выбрался Никто. Он кинулся в столб света, падающий из открытого люка, и, запрокинув голову, закричал с рыданием в голосе:
– Меня-то за что?! Я не с ними! Я сам по себе! Выпустите меня!
Ответом был грубый смех. Над краем люка показалась башка стражника:
– Что, неуютно? Еще бы! Восемь мужиков – и всего две бабы! Ну, ничего, поделитесь. А мы пока подумаем, надо вас кормить или перебьетесь без жратвы!..
– Эх, – вздохнул Айфер, глядя вверх, – тяжко жить без арбалета!..
Потерявший надежду Никто отошел в сторонку. Сел на пол, ниже опустил капюшон на лицо и замолчал. Пленники не обращали на него внимания, увлеченные бурными взаимными расспросами.
Как выяснилось, Айфер узнал от болтливой служаночки (в каждой крепости и в каждом замке найдется своя болтливая служаночка), что его господин и обе девушки почему-то брошены в темницу. Наемник подбил остальных (кроме труса по кличке Никто) освободить пленников. Но, увы…
Ралидж в ответ рассказал, что им удалось узнать при помощи чар Рыси.
Затем была предложена и отвергнута добрая дюжина планов побега.
Наконец все утомились, присмирели и уселись на солому под открытым люком: и посветлее, и воздух вроде почище…
– Не робей, пестрая компания, – негромко сказал Сокол. – Отобьемся!
– Хорошо, хозяин нас хоть обедом накормил, – отозвался Айфер. Наемник переживал меньше других: ведь с ним был Хранитель, а Хранитель обязательно что-нибудь придумает…
– На вечернюю трапезу нас вряд ли пригласят, – заставила себя улыбнуться Фаури и запахнула на груди плащ.
Ралидж заметил, что это плащ Пилигрима, и бросил на парня тревожный взгляд. Что-то он с особой заботой опекает высокородную госпожу! Не вздумал бы влюбиться, храни его от такого Безликие, а не то Людожорка будет в его судьбе далеко не самым страшным испытанием!
Пилигрим, не заметив взгляда Сокола, подхватил шутку барышни:
– Нас – вряд ли, а вот Рифмоплета могут позвать. Он вроде бы должен хозяину стихи читать… про какую-то Полуночную деревню…
– А пускай нам почитает! – вскочила на ноги непоседа Ингила. – Правда-правда-правда! Меньше тоска будет в голову лезть!
– Лютни нету… – для вида закапризничал поэт, но видно было, что стихи уже вертятся у него на кончике языка. – Значит, то, что заказывал Спрут? Про Полуночную деревню?
– Попробуй только! – вдруг бухнул Ваастан. – Язык оторву! Все удивленно взглянули на наемника.
– Я эту сказку слышал, – пояснил тот нарочито небрежным тоном. – Не знаю как стихи, а сказка страшная. Если покороче, чтоб девушек не пугать, дело так было: в одну деревню завернул на ночлег чародей. Он при себе много денег вез. Крестьяне позарились на золото и убили гостя. Перед смертью чародей проклял деревню. С тех пор много лет прошло. Живут теперь в той деревне люди как люди. С виду. А как наступает полнолуние – вся деревня превращается в чудищ… ну, вроде двуногих волков. Эти оборотни носятся по лесу. Если поймают путника – сожрут…
– Вот про это ты и собирался читать? – негромко, но с явной угрозой спросил Пилигрим. – При барышне… то есть при девушках… в темнице… да еще вечер вот-вот настанет…
– Не хотите – как хотите! – оскорбленно отозвался поэт. В глубине души он сам признавал, что стихи не подходят для чтения в таком мрачном месте, но обида все же сводила горло.
Фаури поспешила вмешаться:
– Тогда пусть Рифмоплет прочтет свое самое-самое последнее творение!
Неожиданно поэт смутился:
– Я… госпожа… это не совсем удобно… я не уверен…
– А! – догадалась Ингила. – Куплетики не для женских ушей! Верно-верно-верно?
Юноша оскорбленно вскинул голову:
– Я не опускаюсь до кабацких виршей! Мое призвание – высокая поэзия!
– Жаль! – разочарованно вздохнула Ингила. – За кабацкие вирши в любом трактире накормят и напоят, а с высокой поэзией зубами с голоду полязгаешь. На нее любителя еще поискать…
– Любитель уже здесь! – твердо сказала Рысь. – Я просто требую, чтобы ты прочитал мне свое последнее стихотворение!
– Не знаю, уместно ли это… Оно – про Вечную Ведьму. Госпожа на постоялом дворе рассказала нам… я долго думал, каково это – жить и помнить прошлые жизни…
– Как интересно! – загорелась Фаури. – Читай сейчас же!
– Все-таки жаль, что нет лютни, – вздохнул поэт, игнорируя сердитое покашливание Пилигрима. Он посерьезнел, подался вперед и заговорил негромко, размеренно, напряженно:
Опять неслышными стопами в мой дом бессонница вошла,
