– Потом разберемся, – нетерпеливо махнул рукой Сарх. – Жрец дожидается! Пока надо парня спрятать.
– Скрутить да бросить в трюм, – пожал плечами Варрах.
– Что б ты понимал в очистительных обрядах! – презрительно возразил наррабанцу боцман. Пират не знал и не хотел знать, какие у капитана счеты с тощим сопляком в ошейнике, но понял главное: пленника надо спрятать. – Жрец должен весь корабль обойти! От носа до кормы! И в трюм он спустится!
– Можешь предложить что-нибудь? – деловито спросил капитан.
– А то как же! Вон на палубе шлюпка стоит. Спустить на талях за борт – не на воду, а чтоб в воздухе висела. Парня связать, кляп в рот – и...
– Понял! Отлично! Исполнять, да побыстрее! А я к жрецу пошел!
* * *
Издали доносилось торжественное песнопение: экипаж тянул за жрецом слова очистительной молитвы. Дайру, скрученный по рукам и ногам, лежал на дне шлюпки. Рот его был завязан тряпкой, по щекам текли злые слезы.
Через борт перегнулся какой-то парень, совсем еще мальчишка, такой же белобрысый и долговязый, как и сам Дайру.
– Эй, ты там живой? – заговорщически окликнул он пленника. – Потерпи маленько. Трюм освятили, скоро на палубу вылезут. Как жрец уйдет, так тебя сразу отсюда вынут. Я у тебя пока спрячу мою псину, а то капитан увидит, рассердится. Обряд все-таки. Не возражаешь?
Последняя фраза была шуткой, над которой юнга сам захихикал. Затем он исчез и почти сразу вновь возник над бортом.
– Не вырывайся, дурак, не в море кидаю!
Что-то мягкое, живое тяжело шлепнулось на живот Дайру, когти больно заскребли по боку.
– Все, побегу, а то заметят, что я не на молитве. Смотри, парень, не обижай ушастого! Я его потом тихонько вытащу.
На груди у Дайру восседал несуразный пес, толстый, вислоухий, с добродушной удивленной мордой.
Нелепость ситуации и эта обаятельная зверюга на груди внезапно помогли парнишке успокоиться. Даже стало стыдно: реветь вздумал, как маленький! Ну, скрутили его эти пиратские морды, так учитель скоро его хватится, спросит свой талисман: куда делся Дайру? А пока нужно время тянуть, врать что-нибудь этим гадам. Если уж им Нургидан сумел свою стряпню скормить, так он, Дайру, и подавно не оплошает!
Пес склонил голову, недоуменно обнюхал залитые слезами щеки мальчика и вдруг, сочувственно взвизгнув, начал вылизывать ему лицо.
Страх окончательно прошел. Если бы не тряпка во рту, Дайру бы рассмеялся.
* * *
Именно в это время Шенги положил ладонь на талисман.
– Куда же запропастился Дайру? – озабоченно сказал он.
Ралидж, чисто вымытый, выбритый, в выстиранной и успевшей просохнуть одежде, готов был смотреть на жизнь доброжелательно и благодушно.
– Да не волнуйся, куда денется! Парнишка смышленый, осмотрительный, не ввяжется ни в какую... – Он не договорил, увидев выражение лица Охотника. Резко выпрямился, со стуком поставил на стол кубок. – Что?!
– Не знаю, – тревожно отозвался Шенги. – Талисман закапризничал, это с ним впервые! Хочу увидеть Дайру, а перед глазами все залито светом – мягкий такой, серебристый, переливчатый.
Он до боли вдавил талисман в кожу. Зря старался. Не могла немая серебряная пластина объяснить, что совсем близко от Дайру находится вторая часть магического диска и обе пластины сквозь ночь льют навстречу друг другу невидимые лучи.
– Но это же... это не значит, что мальчик умер? – побелевшими губами вымолвил Шенги.
– Да не может быть! Еще раз попробуй!
Охотник сосредоточился, вспоминая лицо ученика.
– Есть!
– Увидел?!
– Нет, но чувствую... Он там, в этом свете, в самой сердцевине. Жив, точно, жив, только чем-то очень взволнован. И он... и его...
Вдруг Охотник упал на скамью, убрал руку с талисмана и разразился хохотом.
– Его кто-то целует! – воскликнул он в ответ на недоуменный взгляд Сокола. – Да как целует-то! В лоб, в щеки, куда попало! Не знаю, что стряслось с талисманом, но у мальчишки свидание! Ну, Дайру! Ну, пострел! Он этак обгонит Нургидана!
– Не теряется ни по какую сторону Грани! – в тон ему отозвался Ралидж.
– Ладно, – просмеявшись, сказал Шенги. – Мог бы предупредить, поросенок, чтоб я не беспокоился. А то здесь чудовища всякие... Ну, я с ним утром очень, очень поговорю!
* * *
– Да чтоб вас всех рыбы сожрали! Я же выполнил все ваши капризы! На этот нелепый остров завернул! Жреца нанял! Таскался с ним по кораблю, пел молитвы! Чего вам еще надо – чтоб я сам подался к жрецу в ученики?
– Капитан, – просительно пробасил Пень, – команда волнуется! Этот слизняк...
– Короче! Чего они от меня хотят?
– Чтоб ты с ними отстоял молебен возле храма.
– Я же не верю в Безликих!
– А это им по фигу, лишь бы отстоял. Оказал бы уважение богам и команде.
– Как трогательно! Ну, они меня еще узнают! Тысячу раз пожалеют, что смели мне приказывать!
– Они не приказывают, а просят, – уточнил Пень дипломатично. – Капитан, если сейчас наводить порядок, полкоманды разбежится.
– Ладно, уговорил. Но я им это еще припомню. Молебен небось затянется допоздна?
– Да уж до полуночи, капитан, не иначе!
* * *
– Нет, так нельзя! Я сбегаю в поселок! – Трактирщик не мог попасть трясущейся рукой в рукав куртки. – Ну, почему она до сих пор домой не показалась?
– Отец, поселка больше нет! Рыбаки сами в Майдори у родни ночуют. Лянчи – у жениной тетки.
– Глупый мальчишка! Здесь ему, что ли, места мало?
– Ты же знаешь, Лянчи не любит наш постоялый двор!
– Ладно, я по городу пробегусь, а потом на это, как его... сборище Детей Моря. Уж там-то она обязательно будет!
Вьянчи наконец справился с курткой, поспешно дал дочери указания по хозяйству и убежал искать свою любимую.
Юншайла тут же выбросила из головы все его указания. Служанки сами сообразят, что приготовить на ужин знатной даме с дочерью и надо ли вычистить куртку противного усатого пьянчуги.
Сейчас голова хозяйской дочери была занята лишь одним из постояльцев.
Он что, слепой? Юншайла ему уж и улыбалась, и грудью задевала, когда поднос на стол ставила. Не из платья же ей выпрыгивать! Что он молчит, колода зеленоглазая? Или в красотках ничегошеньки не понимает?
Ой, понимает! Юншайлу не проведешь! Если растешь на постоялом дворе, поневоле учишься разбираться в людях. Нравится ему Юншайла! Нравится, и все! Она же видела, был момент: его рука двинулась к ее бедру, но замерла, легла на стол.
