Прыщавый едва заметным движением убрал с глаз свой обрывок цепи. Юнец с переломанным носом попытался изобразить на своей разбойничьей физиономии безмятежное дружелюбие: я, мол, и вовсе тут ни при чем, я тут гуляю!.. И только непонятливый верзила бухнул по-детски простодушно:
— Так мы его бьем или не бьем?
Первая связная фраза, которую Шенги услышал от юного здоровяка!
— Не бренчи! — бросил ему главарь, поднимаясь на ноги. — Никто никого не бьет. — И почтительно поклонился Шенги. — Пусть господин не сердится на моего брата, он у нас с детства умом слаб…
Шенги удивленно перевел взгляд с невозмутимого верзилы на главаря. Братья, вот как? Тогда понятно, почему этот мелкий растрепа верховодит в шайке. Имея под рукой такую «личную гвардию»…
Тем временем юнец с переломанным носом и его долговязый прыщавый дружок переглянулись, поклонились путнику, который оказался прославленным и грозным Охотником, и отступили с дороги, скрылись за могучими плечами верзилы.
Путь вперед был свободен, и Шенги не преминул этим воспользоваться. Коротко кивнул новым знакомым и повернулся, чтобы идти дальше.
Тут бы и конец пустячному происшествию… если бы не тщеславие недомерка-главаря.
Когда Охотник сделал шаг, оставив позади уличную шайку, душу патлатого юнца словно ошпарило: какой случай он упускает! Ограбить Совиную Лапу — да об этом весь Аргосмир будет говорить! Не надо даже догонять путника — только шагнуть вслед, протянуть руку…
Одним движением юнец сорвал с Охотника плащ и пронзительно заорал:
— Деру!!
Шайка дисциплинированно дунула наутек. А главарь кинулся к забору, чтобы нырнуть в дыру от досок, выбитых Охотником. И юркнул бы туда, и исчез бы… если бы не добыча!
Плащ почему-то выскользнул у парня из рук, упал на землю, сковав движения похитителя. Запутавшись в плотном сукне, уличный грабитель снова полетел башкой вперед — и увеличил дыру в заборе, выбив лбом еще одну доску.
Шенги обернулся к лежащему парню. Нагнулся, чтобы подобрать плащ и заодно проверить, жив ли недотепа… и едва успел увернуться от брошенного в голову камня.
Вместе с камнем в него полетел пронзительный вопль:
— Не тронь брата, сволочь!!
Шайка не бросила поверженного главаря.
На Шенги несся верзила, он успел уже замахнуться дубинкой, когда когтистая лапа перехватила его руку. Охотник отступил на шаг, давая юнцу пролететь мимо, и подставил ему подножку. Пока парень падал, Шенги успел крутануть ему кисть и выхватить дубинку.
Развернулся — и успел встретить ударом в подбородок того, что со шрамом. С левой врезал, но так, что парень пташкой улетел прочь и шлепнулся к ногам своего прыщавого дружка. Тот стоял в растерянности, с цепью в руке, но нападать не решался.
Только тут Шенги заметил, что когти его глубоко завязли в трофейной дубинке. Он яростно сжал и развел пальцы — от дубинки щепки полетели! — и рявкнул прыщавому:
— Брысь! Потроха выдеру! По забору размажу!
Прыщавого этим криком смело, как метлой. Его дружок вскочил и последовал за ним.
Верзила тоже попытался встать, но Шенги прикрикнул на него:
— А ну, замер! Я и лежачих бью, если трепыхаются!
Может, верзила и впрямь был с детства слаб умом, но у него хватило смекалки вжаться в землю и притихнуть.
Лохматый вожак пришел в себя и попытался было встать, но окрик Охотника заставил его отказаться от этой затеи.
Шенги поднял плащ, аккуратно отряхнул пыль с коричневого сукна. Накинул плащ на плечи, прикрыв когтистую лапу, и спокойно пошел прочь.
* * *
Охотник уже исчез за поворотом, а патлатый еще сидел на земле, мрачно глядя перед собой. Верзила-брат топтался рядом и ныл:
— Ну, Айсур… ну, ты чего?.. Ты… это… вставай!
Братья Айсур и Айрауш не раз бывали в потасовках, работая кулаками и всем, что подвернется под руку, не щадя ни себя, ни тем более противника. Здоровяк Айрауш мог кулаком выбить из бочки днище или с одного удара вогнать в доску гвоздь. И эту силу жестко и расчетливо направлял в драку старший брат, не удавшийся ростом, зато наглый, властный и решительный. Айсур и сам в стороне от схватки сроду не стоял. С братьями боялись связываться в Бродяжьих Чертогах, а это говорило о многом! Айсур привык, что с ним считаются взрослые бандиты. И вдруг — такой позор…
Понурив головы, вернулась бежавшая часть армии. Обычно Айсур снисходительно относился к промахам этой парочки: что с них взять, народ в драках не обтерся, костяшки на кулаках не сбил в кровь о чужие рожи!.. Но сейчас главарю надо было отвести душу.
— Приползли, трусы? Вы на него хоть раз замахнулись? Или от одного его взгляда до Старой Пристани улепетывали?
— Так ежели ты велел деру дать, кто ж на месте посмеет остаться? — верноподданнически вопросил прыщавый.
Айсур открыл рот для грозной отповеди — и медленно его закрыл.
Вот уж кто-кто, а Вьюн из любого капкана вывернется! Хитер, как старая гадалка! Всегда найдет, что сказать: и сам Вьюн, мол, не виноват, и атаман — молодец!
Четвертому члену шайки Айсур и говорить ничего не собирался. От Чердака в схватке пользы, как от кольчуги на рыбной ловле. Даром что морда в шрамах, как у старого наемника… так ведь это не он дрался, а его били.
Ну, не трогают тебя, так и помалкивай! Нет, всегда ему надо, как он выражается, до сути добраться! Вот и влез в разговор:
— А зачем ты вздумал с него плащ сдергивать?
— Врезать ему, Айсур? — покосился на дерзкого приятеля преданный брат Айрауш.
— Чердак, не бренчи Айсуру поперек норова, — влез с нравоучением Вьюн.
— А что толку его бить? — засомневался Айсур. — Его вон как лупили, нос своротили, а ума в мозги не вбили.
— А в «Сказании об Оммукате и Звездной Деве», — упорствовал бунтарь, — говорится: «Совершить неверный поступок — простительно, признать его — благородно, переложить на другого — недостойно, а потому…»
Цитата осталась незаконченной: Айсур все-таки кивнул брату, и Айрауш с удовольствием отвесил «сказителю» увесистую затрещину. Тот растянулся в пыли. Вьюн одобрительно хмыкнул.
— Правильно про тебя сказал Трехпалый, — зло напомнил Айсур. — У тебя, мол, чердак доверху забит, да жаль, что всяким хламом! Ты нас замордовал своими сказаниями!
Увы, главарь был прав. Именно с легкой руки вора Трехпалого и был их дружок прозван Чердаком. Вообще считалось, что юнец малость не в своем уме. Был он сыном танцовщицы. Матери не с кем было оставлять ребенка, она вынуждена была таскать его с собой по кабакам, где плясала. Малыш, предоставленный самому себе, пристраивался возле бродячего сказителя, поэта или певца и, не видя ничего вокруг, впитывал каждое слово. Так и вырос, страстно поглощая сказания и баллады. Юноша обладал недурной памятью и питал честолюбивую мечту когда-нибудь самому сделаться сказителем. А пока, оставшись после матери без крова и без куска хлеба, прибился к компании Айсура…
