В это время скрипнула дверь дома.
– Эй, братишка, – послышался с крыльца точно такой же лениво-насмешливый голос. – Что тут еще такое?
Тот, кто вышел на крыльцо, был точной копией мужчины, позвавшего наррабанок во двор. Разве что старше, в плечах пошире… ну, еще борода длиннее. Зато остальное – один к одному: и черты лица, и фигура, и это выражение «я-хозяин-всего-что-вокруг». В руке широкогорлый глиняный кувшин – праздновал человек, из-за стола встал.
– Две голубки из Голубиного переулка, – весело объяснил ему младший брат, не выпуская онемевшую от страха Тхаи. – Подарочек к празднику.
– Ты обещал выпустить нас через вторую калитку, – напомнила Нитха.
– Выпущу, не себе же оставлю! Только сначала вы нам с братишкой отплатите за нашу доброту…
Обрамленные бородой губы расплылись в ухмылке – злой, властной, обнажившей оскал ровных белых зубов.
«Ах ты, шакал!..» – взвыла про себя Нитха. Перевела взгляд на крыльцо – и увидела на втором лице ту же хищную, похотливую, беспощадную усмешку.
* * *
Король в смятении решал: что делать? Вернуться во дворец? Или приказать охране атаковать толпу, которая свирепо настроена, но скверно вооружена? Ведь надо завершить обряд обхода храмов!
– Отходим! – каркнул Эшузар с черных носилок. – Отступаем!..
Зарфест почувствовал нечто вроде благодарности: теперь легче было принять решение. Какой там обход храмов, если нарушено ритуальное молчание! Причем нарушено не им, а отцом, будет на кого свалить вину!
Рука с золотым топориком поднялась, указывая на восток, в сторону дворца.
– Отступаем! – зычно приказал командир «щеголей», перекрывая крики толпы.
Продолжая держать щиты поднятыми и сомкнутыми, стражники принялись шаг за шагом отходить по Тележной улице.
Толпа, наседая и рыча, следовала за ними, выталкивая, выдавливая прочь этих нарядных, ухоженных, блистающих драгоценностями людей. Если бы кто-то мог взглянуть на схватку сверху, ему бы показалось, что на улице идет битва меж двумя гигантскими змеями – и серая змея гонит золотую прочь.
Придворные (по обычаю, безоружные) за спинами стражников образовали второе кольцо обороны, прикрывая собой женщин. Щедрые Дамы, еще недавно с милостивыми улыбками бросавшие в толпу медь, теперь сами стали мишенью для всякой дряни, летящей из толпы. Бедняжки покинули седла и юркнули под носилки.
И лишь фигуры трех правителей оставались на виду, неподвижные и величественные, словно ничего не произошло. Страх напоказ – слишком большая роскошь для короля.
Те, кто купили место на крыше «Шумного веселья», не жалели о потраченных медяках. Зрелище стоило куда дороже.
* * *
– Что ж ты, Уншис, смугляночек во дворе держишь? – попенял старший брат младшему. – Зови в дом, найдется чем угостить.
– Говорил паук мухе: «Зайди ко мне, красавица, в кружева одену!» – ответила Нитха наррабанской пословицей.
Старший брат, сощурившись на дерзкую девчонку, поднес к губам кувшин, сделал глоток, неспешно спустился с крыльца и зашагал к Нитхе, не сводя с нее хищных глаз.
– Люблю таких бойких, – сообщил он. – В постели ой как хороши!
– Господин, – взмолилась Нитха, – мы порядочные девушки, беда привела нас на этот двор! Ради ваших богов… ну сегодня же праздник… пожалуйста, отпустите нас!
– Сказано уже: отпустим, не съедим, – хохотнул хозяин дома. – А что праздник, так вместе праздновать веселее. Я как раз Уншису говорил: «Еда есть, вино есть – баб нету!» Вот пойдем в дом, мы с тобой в одну старую игру поиграем, а Уншис с твоей подружкой позабавится. Потом винца выпьем, закусим – да и поменяемся. Ты братишку моего приласкаешь, а я с другой смуглянкой потолкую… Верно, Уншис?
– Верно, – отозвался Уншис. Не выпуская толстушку-наррабанку и обернувшись к старшему брату, он с удовольствием слушал его. Бедная Тхаи, сжавшись, боялась пошевелиться в его объятиях и молча молилась всем богам, которых могла припомнить.
Девочка судорожно глотнула воздух пересохшим ртом. Ах, почему на ней дурацкие мягкие башмачки, а не сапоги с ножом за правым голенищем? Ух, она бы тогда…
А негодяй продолжал с той же обстоятельностью:
– Визжать и звать на помощь не советую. Вон как в переулке кричат. – Он кивнул в сторону забора, из-за которого и впрямь неслись вопли, сливаясь в вой. – На выручку никто не прибежит, у этих дурней своих забот хватает. А я послушаю визг, да и осерчаю…
И снова поднес ко рту широкогорлый кувшин.
И тут Нитха с яростью и отчаянием ударила в глиняное дно!
Голова негодяя метнулась назад, края кувшинного горла впились в лицо, ломая переносицу и круша зубы.
Ручищи взметнулись к разбитому лицу, кувшин упал к ногам хозяина, горлышко отбилось. Нитха поспешно подняла разбитый кувшин – хоть по башке насильника ударить…
Из глотки хозяина вырвался вой, который захлебнулся в вине и превратился в хриплый кашель. По ухоженной бороде на чистую рубашку хлынуло вино пополам с кровью.
Одновременно с воплем старшего брата раздался крик младшего.
До сих пор тот, обернувшись, слушал умные речи. Но когда брат произнес слово «поменяться», Уншис не выдержал: крепче сграбастал пухленькую гостью – пока еще не надо меняться! – и приблизил усатую похотливую рожу к ее помертвевшему личику.
Тут наррабанка очнулась и забарахталась в крепких объятиях. Отбивалась она молча – голос отказал от ужаса. А когда совсем обезумела от смрадного дыхания на своем лице – вцепилась зубами насильнику в нос!
Уншис, не ожидавший такого отпора от робкой толстушки, взвыл (тут-то его голос и слился с воплем брата) и, выпустив жертву, закрыл лицо руками. Тхаи не стала ждать, пока этот ужасный человек опомнится. Она завизжала и припустила наутек.
Поминая всех демонов, Уншис кинулся вслед за ней. Нос его побагровел и кровоточил, глаза тоже налились кровью – от злобы. Перед глазами металась по женской спине длинная черная коса. Намотать эту косу на кулак…
Бедная толстушка с немыслимой для себя ловкостью полезла на высокую поленницу – единственное место, которое казалось ей спасением.
И тут же сильная мужская рука поймала ее за левый башмачок, потянула вниз…
Вот это Уншис сделал зря. Ой, зря!
Наррабанка истошно завопила, забарахталась, вырываясь… и на голову стоящему внизу незадачливому насильнику хлынула штормовая дровяная волна! Накрыла, опрокинула, повергла навзничь!
На поленнице спал, пригревшись на солнышке, громадный серый котяра, раскормленный так, как нельзя разъесться на мышах, – дело явно не обошлось без молока, сметаны и прочих хозяйских припасов. Хвостатый лодырь так разоспался, что даже ухом не повел на поднявшуюся во дворе суету. И пробудился лишь тогда, когда из-под него посыпались поленья.
