– А-а, понятно. Удачи вам. Но по Сквозной улице не пройдете. Видите, что творится?
– Видим. Похоже, намечается сражение?
– Ну, какое там сражение… – поскромничал Хашуат. – Размечем этот сброд… Правда, завал у них крепкий и костры горят! – спохватился он, вспомнив, что говорит с людьми, запросто вхожими во дворец.
Командиру захотелось произвести впечатление на тех, кто может завести с королем беседу о событиях на Сквозной улице. Хашуат приосанился и крикнул в сторону баррикады:
– Эй, мятежные псы! Советую сдаться. Обещаю жизнь и королевский суд.
И тут же пожалел о своих великодушных словах, потому что на гребне завала возник тот языкастый гаденыш. Небрежно опираясь на венчающий баррикаду шкаф, он радостно проорал в ответ:
– Пускай тебе шлюхи в борделе сдаются, собака ты наемная!
Стоящий неподалеку арбалетчик не сдержался, выстрелил без команды. Но горластый щенок оказался на редкость проворным: распахнув дверцу шкафа, встретил ею болт, как щитом. Конечно, дверца была пробита насквозь, но стрела, потеряв цель, упала где-то за баррикадой. Судя по хохоту с той стороны, никто не пострадал.
– Идиот! – выдохнул Шенги.
Командир Алмазных с удивлением заметил, что Охотник побледнел.
– И верно, идиот, – согласился Лауруш. – Вот я его сейчас!..
Глава Гильдии нагнулся, нашарил на земле камень и швырнул его в сторону баррикады. Ну, со старика какая уж точность, какая сила броска… промахнулся по наглецу, угодил камнем в костер. Но юнца этот бросок испугал почему-то больше, чем арбалетный выстрел. Не огрызнулся, не швырнул ничего в ответ – опрометью бросился вниз.
– Ничего, – повторил Хашуат. – Сейчас подойдет подкрепление…
И умолк. Говорить почему-то не хотелось. Хотелось лениво глядеть на сгущающиеся сумерки, на темные стены домов и на баррикаду, которая почему-то не казалась уже враждебной.
От костра еле заметно расходился тонкий, мягкий аромат. Должно быть, в огонь попала доска из какого-нибудь заморского дерева.
Так хорошо было сидеть и глядеть издали на огонь… Лицо Хашуата обмякло, расцвело доброй, простецкой ухмылкой. Командир не глядел сейчас на лица своих солдат, иначе увидел бы на всех физиономиях такие же нелепо-блаженные улыбки.
Лауруш переглянулся с Шенги и громко сказал:
– Хорошие мы люди, верно?
Ответом было дружное, сердечное бормотание Алмазных.
– А по ту сторону завала – тоже хорошие люди, – продолжал Глава Гильдии. – Только им там плохо и страшно.
Эти слова бесконечно огорчили Хашуата. Он уже почти забыл, что там за люди такие, за этим завалом. Но разве можно допустить, чтобы в такой чудесный вечер кому-то было плохо и страшно?
Пока командир стоял и переживал, солдаты, ухмыляясь до ушей, двинулись к завалу. Хашуат, сообразив, что отстал от своих замечательных воинов, побежал следом.
Из-за баррикады не летели ни стрелы, ни камни, чему Алмазные совсем не удивились.
– Эй, друзья! – крикнул Лауруш. – Мы идем к вам, встречайте!
Ответом были радостные крики с той стороны.
Хашуат уже ничего не понимал и не хотел понимать. Его десяток дружно разбирал завал. А с той стороны эту дурацкую преграду разносили славные, симпатичные люди, к которым Алмазные спешили упасть в объятия.
Последняя доска отлетела в сторону – и недавние мятежники смешались с сияющими наемниками. Мужчины хлопали друг друга по плечам, женщины целовали всех, кто был рядом. Слышались несвязные речи, всхлипывания, счастливые охи и ахи.
На другом конце Сквозной улицы второй десяток перебрался через баррикаду, которую уже никто не охранял. На ходу вытаскивая мечи, наемники бегом бросились на ошалевшую толпу. Добежали, принюхались, побросали оружие и присоединились к всеобщему братанию.
Командира Алмазных переполняла радость, в сердце билась любовь ко всему миру. Это были лучшие мгновения в жизни Хашуата. Он огляделся, ища, на кого бы выплеснуть отчаянное желание сделать что-то хорошее.
Рядом Лауруш и Шенги запихивали что-то черное в рот тому славному, остроумному юноше, который недавно так позабавил Алмазных. Стоящий рядом белобрысый парнишка уже что-то жевал. Это зрелище навело Хашуата на очень своевременную мысль: что за праздник без еды? И конечно же, без выпивки!..
– Эй, аргосмирцы! – заорал командир наемников. – Есть рядом таверна? Угощаю всех!
Ух, какая буря восторга взметнулась в ответ на эти золотые слова!..
Таверна обнаружилась за поворотом. Правда, она была заперта, но долго ли выломать дверь тем, кто только что в щепки разнес баррикаду.
В трапезной оказалось много гостей… ах, они боялись расходиться по домам, решили здесь заночевать? Вот чудаки! Неужели кто-то в этом замечательном городе обидел бы их?
Хашуат повторил выступление, которое недавно имело бурный успех:
– Угощаю всех!
Хороший человек трактирщик заявил, что скорее сдохнет в собственном погребе, чем даст этой чокнутой банде хоть глоток без платы вперед.
Чокнутая банда удивилась: как можно думать о деньгах, когда всем так хорошо?!
Хашуат сделал то, что подсказала ему танцующая душа: сорвал с перевязи свою командирскую бляху и заорал:
– Даю в залог! Тащи вино!
Трактирщик цапнул бляху и помчался исполнять приказ веселых господ.
И завертелась пьянка – отчаянная, безумная, где не велся счет кувшинам, где глотки были сорваны в песнях, а ноги и рады бы проплясать подметки до дыр, да не плясалось… и дурманил мозги хмель, и темная пелена застила все перед глазами… Так и заснула на полу трапезной вся перепившаяся орава – и горожане, и наемники, и даже трактирные слуги.
А наутро ни Хашуат, которого мучило похмелье, ни оба его десятка, страдавшие не меньше командира, ни трактирщик, который не хотел влезать в чужие неприятные дела, – никто не мог вспомнить, кто из собутыльников пьянствовал тут со вчерашнего утра, а кто вечером пришел вместе с солдатами со Сквозной улицы…
* * *
– А вот мне очень, очень интересно, как ты, учитель, будешь объясняться перед королем за всю эту заварушку?
– Я?! Объясняться?! – громогласно изумился Лауруш. – Сынок, ты о чем? Должно быть, среди мятежников оказался колдун… Лучше спроси талисман, нет ли рядом стражи!
– И нет ли рядом Нитхи… – грустно уточнил Шенги.
* * *
– Ничего подобного никогда не случается с воспитанными, скромными, послушными девушками, да хранят их боги на радость родителям и будущим мужьям! Они не шляются по улицам в одиночку, они не дают никому возможности себя украсть – слышишь, о нечестивица, да ужалит тебя… пчела! – В последний миг Рахсан-дэр смягчил проклятие.
