— Я не возражаю, — продолжала Сюзи, — но почему вы шепчете?
— Не обращай внимания, — ответила я, — просто говори тише. И
ничего не разбей, Сюзанна Эмма Пролкс.
Ну так вот, она вспыхнула до корней волос, став похожей на
пожарную машину; это выглядело очень смешно.
— Откуда вы знаете, что мое второе имя — Эмма?
— Это не твое дело, — отрезала я. — Я прожила на Литл-Толле
целую прорву лет, и нет конца тому, о ком и что я знаю. Просто будь
внимательной и осторожной, не поцарапай мебель и не разбей вазы из
флорентийского стекла, а больше тебе не о чем беспокоиться.
— Я буду очень осторожной, — ответила Сюзи. Я включила
пылесос, потом вышла в холл, сложила ладони рупором и крикнула:
— Сюзи! Шона! Я собираюсь пылесосить ковер!
Конечно, Сюзи стояла рядом со мной, и, надо вам сказать,
лицо у девушки было сплошным вопросительным знаком. Я просто помахала ей
руками, показывая, чтобы она занималась своим делом и не обращала на меня
внимания. Сюзи послушалась.
На цыпочках я поднялась по лестнице и замерла на своем
посту. Я знаю, насколько это глупо, но я не чувствовала подобного волнения с
того самого дня, когда отец в первый раз взял меня на охоту, а ведь тогда мне
было лет двенадцать. Ощущение было тем же самым: сердце бешено колотится в
груди, а по животу гуляет холодок. В доме у Веры наряду с вазами из
флорентийского стекла было много других ценных вещей, но я ни на секунду не
засомневалась в честности Сюзи. Вы мне верите?
Я заставила себя выждать как можно дольше — минуту или даже
полторы. А затем я ворвалась. И когда я влетела в спальню, так оно все и было:
красное лицо, от потуг глаза превратились в щелочки, ладони сжаты в кулаки.
Вера моментально открыла глаза, услышав, как открылась дверь. Жаль, что у меня
не было фотоаппарата, — зрелище стоило того.
— Долорес, ты сейчас же выйдешь отсюда, — завизжала она. — Я
пытаюсь вздремнуть, но я не смогу сделать этого, если ты будешь врываться ко
мне, как разъяренная тигрица, каждые двадцать минут!
— Хорошо, — ответила я, — я уйду, но сначала я подставлю под
тебя горшок. Судя по запаху, это единственное, что сейчас нужно твоему
организму.
Вера ударила меня по рукам и начала осыпать проклятиями — о,
на проклятия Вера была великой мастерицей! — но я не слишком-то обращала на это
внимание. Я моментально подставила под нее судно, и, как говорится, все
произошло просто великолепно. Когда дело было сделано, я посмотрела на Веру, а
она — на меня, и ничего не надо было говорить. Видите ли, мы слишком долго
знали друг друга.
«Вот так-то, старая карга, — говорило мое лицо. — Я снова
застукала тебя, как тебе это нравится?»
«Не очень, Долорес, — отвечало ее лицо, — но все в порядке;
только потому, что ты поймала меня, не думай, что и дальше у тебя это
получится».
Однако мне это удалось. Было еще несколько приключений, но
ничего подобного тому случаю, о котором я рассказывала, когда дерьмо было даже
на шторах, больше не случалось. Это была ее последняя победа. Потом дни, когда
она хорошо соображала, бывали все реже и реже; даже если и наступали времена
просветления, то они были очень короткими. Я спасла свою ноющую спину, но
радости мне это не доставило. Вера заставляла меня страдать, но она была
человеком, к которому я привыкла и притерлась. Понимаете, о чем я говорю?
Можно еще стакан воды, Фрэнк?
Спасибо. От разговоров так хочется пить. А если ты решишь
немного проветрить бутылочку, прячущуюся у тебя в столе, Энди, я ни за что не
расскажу.
Нет? Ну что ж, ничего другого я и не ожидала от тебя.
Так о чем я говорила?
Ах, да. О том, какой она была. Третья причина, почему Вера
была сукой, — самая ужасная. Она была сукой потому, что была печальной
старенькой леди, вынужденной проводить все свое время в спальне на острове,
вдалеке от мест и людей, которых она знала большую часть своей жизни. Это было
плохо само по себе, но она к тому же теряла разум, ничего не делая… и какая-то
часть ее знала, что она похожа на подмытый берег реки, готовый в любую минуту
обрушиться в бурный поток.
Видите ли, Вера была очень одинока, и я не понимала — я
никак не могла понять, почему она посвятила свою жизнь острову. По крайней
мере, до вчерашнего дня. Но она была и подавлена, вот это я отлично понимала.
Даже такая, Вера обладала ужасной, пугающей силой, как умирающая королева, до самого
конца не желающая расставаться с короной; как будто сам Господь Бог с интересом
иногда ослаблял хватку.
У Веры были хорошие и плохие дни — я уже говорила вам об
этом. То, что я называю припадками, случалось с Верой как раз в промежутке,
когда после нескольких дней просветления она переходила к целой неделе другой
жизни в тумане или после одной или двух туманных недель — снова к ясности
сознания. Когда происходил такой переход, казалось, что Вера еще нигде не
находится… и какая-то часть ее знала об этом. Именно в это время Вера страдала
от галлюцинаций.
Если только это были галлюцинации. Теперь я уже не так в
этом уверена, как раньше. Может быть, я и расскажу вам об этом, а может быть, и
нет — посмотрим, как я буду себя чувствовать, когда подойдет черед этой части
рассказа.
Мне кажется, они посещали ее не только по воскресным вечерам
или посреди ночи; наверное, я запомнила это время лучше потому, что в доме было
очень тихо, и Вера пугала меня до смерти, начиная вопить. Ощущение было такое,
будто кто-то вылил на тебя ведро ледяной воды в жаркий ле??ний полдень; до ее
криков никогда в жизни я не думала, что мое сердце может разорваться, и никогда
до этого я не представляла, что однажды смогу войти к Вере в спальню и найти ее
мертвой. Однако то, чего она боялась, не имело никакого смысла. Я знала, что
она боится, и я прекрасно знала, чего она боится, но я не могла понять почему.
— Провода! — иногда вопила Вера, когда я входила в спальню.
Она вся скрючивалась на кровати, прижимая руки к груди, сморщенные губы
западали и дрожали; она была бледна, как привидение, слезы сбегали по
морщинистым щекам. — Провода, Долорес, останови провода! — И Вера всегда
указывала в одно и то же место… на плинтус в дальнем углу спальни.
Конечно, на самом деле там ничего не было. Но для нее было.
Вера видела, как провода пробиваются сквозь стены и тянутся прямо к ее кровати.
Все, что нужно было делать, так это сбежать вниз, взять один из ножей для
разделки мяса и вернуться с ним в спальню. Я опускалась на колени в углу — или
ближе к кровати, если Вера вела себя так, будто провода пробрались поближе, — и
делала вид, что отрезаю их. Я делала это, осторожно опуская лезвие, чтобы не
повредить великолепный кленовый паркет, пока Вера не затихала.
