Давайте сразу договоримся — я не пытаюсь сказать, что
покончила с лучшими годами своей жизни, отдав их этой пивной бочке просто
потому, что мне нравилось смотреть на его лоб во время учебы в седьмом классе.
Нет, черт побери. Но я пытаюсь объяснить вам, что это было единственным
любовным воспоминанием, которое я смогла извлечь из своей памяти. Сидеть
сегодня на ступеньках в Ист-Хед и вспоминать прошлое… о, это была чертовски
трудная работа. Впервые я поняла, как дешево смогла продать себя, возможно, я
сделала это потому, что считала, что дешевка — это единственное, чего я была
достойна. Я знаю, впервые в жизни я осмелилась подумать, что достойна большей
любви, чем мог дать кому-либо Джо Сент-Джордж (кроме себя, возможно). Вам может
показаться, что такая грубая старуха, как я, не может верить в любовь, но дело
в том, что я верю.
Однако это не имеет ни малейшего отношения к тому, почему я
вышла замуж за Джо, — я должна это сказать прямо сейчас. Шесть недель я уже
носила девочку внутри себя, когда сказала, что люблю его и буду любить до
смерти. Это было самым болезненным моментом… печально, но факт. Все остальное —
обычные, глупые причины, но вот что я поняла в этой жизни: глупые причины
порождают глупые браки. Я устала бороться со своей матерью. Я устала
выслушивать ругань от своего отца. Все мои подружки уже повыскакивали замуж, у
них были свои дома, и я тоже хотела быть такой же взрослой, как и они; я устала
быть маленькой глупой девчонкой.
Он сказал, что хочет меня, и я поверила ему. Он сказал, что
любит меня, и я тоже поверила ему… и после того, как он сказал мне это и
спросил, чувствую ли я то же самое по отношению к нему, было бы невежливо
сказать ему «нет».
Я боялась того, что могло случиться со мной, если я не скажу
этого, — куда я пойду, что буду делать, кто поможет мне с ребенком.
Все это будет выглядеть достаточно глупо, если ты запишешь
это, Нэнси, но самое смешное то, что я знаю дюжину женщин, с которыми я училась
в школе, которые выскочили замуж по тем же самым причинам, и большинство из них
до сих пор замужем, а многих поддерживает единственная надежда — пережить
своего старика, похоронить его и таким образом навсегда стряхнуть это
ничтожество с простынь.
Где-то к 1952 году я напрочь позабыла о его гладком лбе, а к
1956-му и от остальных частей не было никакой пользы; мне кажется, я начала
ненавидеть его к тому времени, когда Кеннеди победил Айка, но тогда у меня и в
мыслях не было убивать его. Единственной причиной, по которой я жила с Джо,
было то, что моим детям нужен был отец. Ну разве это не смешно? Но это правда.
Клянусь. Но клянусь и в другом: если бы Господь дал мне еще один шанс, я бы
снова убила его, даже если бы это грозило мне геенной огненной и вечным
проклятьем…
Мне кажется, все старожилы на Литл-Толле знают, что это я
убила его, и знают почему: из-за того, как он упражнялся в силе своих кулаков
на мне. Но в могилу его свело не то, что он бил меня. Правда заключается вот в
чем, что бы там ни думали: он ни разу не ударил меня за три последних года
нашего супружества. Я вылечила его от этой дури в конце 1960-го — начале 1961
года.
До этого он жестоко избивал меня, это так. И я терпела его
побои — нет смысла отрицать. Первый раз это случилось на второй вечер после нашей
свадьбы. На выходные мы поехали в Бостон — это был наш медовый месяц — и
остановились в «Паркер-хаус». Знаете, мы были всего-навсего парочкой
деревенских мышек и боялись заблудиться. Джо сказал: будь он проклят, если
потратит двадцать пять долларов, полученных от моих родителей в приданое, на
поездку в такси только потому, что не может найти обратной дороги в отель.
Господи, ну разве он не тупица! Конечно, я тоже была такой… но единственное,
чего во мне не было (и я рада, что это так), так это вечной подозрительности.
Джо казалось, что все человечество только и думает о том, как бы обдурить его,
и, мне кажется, чаще всего он напивался потому, что только тогда он мог
засыпать, закрыв оба глаза.
Впрочем, к делу это не относится. Я собиралась рассказать о
том, что в ту субботу мы спустились в ресторан, отлично пообедали, а потом
снова поднялись в свою комнату. Помню, как Джо, идя по коридору, все время
кренился вправо и держался за стену — он выпил четыре или пять банок пива за
обедом, перешедшие в девять или десять к вечеру. Как только мы оказались в
комнате, Джо уставился на меня и смотрел так долго и пристально, что я
спросила, не увидел ли он что-нибудь странное.
— Нет, — ответил Джо, — но там, в ресторане, я заметил, как
один из мужчин заглядывал тебе под подол, Долорес. Как раз в то место, где
кончаются чулки. И ты знала, что он смотрит, ведь так?
Я чуть не сказала ему, что в углу мог сидеть сам Гэри Купер
с Ритой Хэйворт, и то я не знала бы об этом, а потом подумала: «К чему такие
объяснения?» Не имело никакого смысла спорить с Джо, когда он был пьян; я
вступала в этот брак с открытыми глазами, и я не собираюсь обманывать вас на
этот счет.
— Если мужчина заглядывал мне под подол, почему же ты не
подошел к нему и не сказал, чтобы он закрыл глаза, Джо? — спросила я. Это была
всего лишь шутка — может быть, я просто хотела переменить ход его мыслей, — но
он воспринял это не как шутку. Вот это я помню, Джо не понимал шуток; честно
говоря, у него вообще не было чувства юмора. Что-то, чего я не знала, взбесилось
в нем; сейчас, оглядываясь назад, мне кажется, что в те годы я считала чувство
юмора чем-то вроде носа или ушей — у одних людей они могут работать лучше, у
других хуже, но у всех они должны быть.
Джо схватил меня, крутанул и пихнул ногой.
— До конца жизни никто, кроме меня, не должен знать, какого
цвета у тебя нижнее белье, Долорес, — сказал он. — Ты слышишь меня? Никто,
кроме меня.
Я действительно считала, что это входит в любовную игру, что
он разыгрывает ревность, чтобы польстить мне, — вот какой простофилей я была.
Конечно, это была ревность, но любовь не имела к этому никакого отношения.
Точно так же собака вцепится в свою кость и начнет угрожающе рычать, если вы
подойдете слишком близко. Тогда я этого еще не осознавала и смирилась. Я
смирилась, потому что считала, что если муж бьет свою жену время от времени, то
это является неотъемлемой частью замужества — не очень приятной частью, но
мытье туалета тоже не очень-то приятная часть замужества, однако большинству
женщин приходится делать это после того, как фата и свадебное платье сложены на
чердаке. Разве не так, Нэнси?
Мой отец тоже время от времени бил мою мать; наверное,
именно поэтому мне казалось это нормальным — лишь нечто, с чем нужно мириться.
Я очень любила отца, и они с матерью очень любили друг друга, но он мог быть
очень грубым, когда ему вожжа попадала под хвост.
Я помню, как однажды (мне тогда было лет девять) отец пришел
после косьбы на поле Джорджа Ричардса, а мама еще не успела приготовить обед. Я
уже не могу припомнить, что помешало ей, но я отлично помню, что случилось
после его прихода. На нем были одни штаны (отец снял ботинки и носки на
лестнице, потому что в них было полно соломы), а плечи и лицо обгорели на
солнце. Волосы на висках взмокли от пота, ко лбу прилипли соломинки. Он
выглядел разгоряченным и очень уставшим.
