Он вошел в кухню. На столе стояла только стеклянная ваза с
цветами. Отец повернулся к маме и спросил:
— Где мой ужин, курва?
Мать открыла было рот, но прежде чем она успела что-то
сказать, отец пятерней сгреб ее лицо и с силой отшвырнул маму в угол. Я стояла
в кухонных дверях и все видела. Он стал приближаться ко мне, опустив голову,
волосы закрывали его глаза — каждый раз, видя мужчину, вот так идущего домой
после тяжелого трудового дня, я всегда вспоминаю отца, — и я испугалась. Я
хотела убраться с его пути, чувствуя, что и меня он может вот так же
отшвырнуть, но ноги у меня будто налились свинцом. Но он бы никогда не смог
сделать этого. Он просто взял меня за плечо своей огромной теплой рукой,
отодвинул в сторону и вышел. Он сея у сарая, положив ладони на колени, свесив
голову, как бы разглядывая свои руки. Он распугал всех кур, но потом они
вернулись и стали копошиться у его ног. Я думала, он отшвырнет и их, только
перья полетят, но и этого он никогда не смог бы сделать.
Потом я посмотрела на мать. Она все еще сидела в углу,
прикрыв лицо кухонным полотенцем, и плакала. Скрестив руки, она обхватила
грудь. Это я помню особенно отчетливо, хотя и не знаю почему — то, что ее руки
были именно скрещены на груди. Я подошла и обняла ее. Почувствовав
прикосновение моих рук, мама тоже обняла меня. Затем она отняла полотенце от
лица, вытерла им глаза и сказала мне, чтобы я пошла спросить отца, хочет ли он
бутылочку холодного лимонада или пива.
— Только обязательно скажи ему, что у нас только две бутылки
пива, — сказала она. — Если он хочет больше, то ему лучше пойти в магазин или
не начинать пить вообще.
Я вышла в нему, и отец ответил, что не хочет пива, а только
стакан лимонада, чтобы утолить жажду. Я побежала выполнить его просьбу. Мама
готовила ужин; ее лицо все еще было опухшим от слез, но она напевала какую-то
песенку, и в ту ночь пружины на их кровати скрипели так же, как и в другие
ночи. Никогда ничего больше не было сказано о случившемся. Происшествия такого
рода в те дни назывались домашней наукой, это было частью мужской работы, а
если я и вспоминала об этом впоследствии, то думала, что, наверное, мама
заслужила это, иначе отец никогда бы не поступил так.
Было еще несколько случаев, когда я видела, как отец «учил»
маму, но именно этот я запомнила больше всего. Я никогда не видела, чтобы он
бил ее кулаками, как иногда бил меня Джо, но один раз он стеганул ее поперек
спины куском мокрой парусины — это, наверное, было чертовски больно. Я помню,
что красные следы от удара не сходили весь день.
Но теперь никто уже не называет это домашней наукой — этот
термин просто выпал из обращения, — но я выросла с убеждением, что если женщина
или дети переступили черту, то это мужская обязанность — вернуть их обратно.
Меня не просто воспитали в таком духе, я была убеждена, что это правильно, — и
не так-то легко разубедить меня. Но я знала, что мужчина, распускающий руки, не
всегда действует в целях науки… но я все же очень долго позволяла Джо это делать.
Наверное, просто я очень уставала от хлопот по дому, от работы у отдыхающих, от
забот о подрастающих детях, от сглаживания конфликтов Джо с соседями, чтобы
обращать на это особое внимание.
Замужество с Джо… о, проклятье! На что похоже любое
замужество? Наверное, все семьи разные, но со стороны они выглядят совсем не
так, как изнутри, должна я вам сказать. В том, какой люди видят супружескую
жизнь и какова она на самом деле, обычно не больше скрытого смысла, чем
искренности в родственном поцелуе. Иногда это ужасно, иногда забавно, но чаще
всего это как в самой жизни: обе стороны — внешняя и внутренняя — вместе.
Люди думают, что Джо был алкоголиком, избивающим меня, а
может быть, и детей. Они думают, что он делал это слишком часто, и в конце
концов я отплатила ему. Это правда, что Джо пил, как и то, что иногда он ездил
на собрания Анонимных алкоголиков в Джонспорт. Он запивал каждые пять или шесть
месяцев, чаще всего вместе с такими забулдыгами, как Рик Тибодо или Стив Брукс
— эти мужчины действительно были алкоголиками, — но потом он резко бросал пить,
ну разве что рюмочку перед сном. Но не более того, потому что если перед ним
поставить бутылку, то он пил, пока не увидит дна. Те алкоголики, которых я
знала в свое время, никогда не стремились допивать бутылку до дна — ни Джим
Бим, ни Старина Дюк. А настоящего пьяницу интересуют только две вещи: как бы
допить то, что находится в стакане, и отправиться на поиски новой выпивки.
Нет, Джо не был алкоголиком, но он не возражал, если другие
считали его таковым. Это помогало ему получать работу, особенно летом. Я
считаю, что мнение людей об Анонимных алкоголиках со временем изменилось, — я
знаю, что теперь о них говорят больше, чем раньше, — но не изменилось то, как
эти люди пытаются помочь человеку, говорящему, что он хочет начать работать над
собой самостоятельно. Однажды Джо не пил целый год — по крайней мере, он никому
не говорил об этом, если даже и выпивал, — и Анонимные алкоголики устроили
вечер в его честь в Джонспорте. Вручили ему торт и медальон. Так что после
этого, когда он отправлялся наниматься на работу к кому-нибудь из отдыхающих,
первое, о чем Джо сообщал, было то, что он излечившийся алкоголик.
— Если вы не захотите нанять меня по этой причине, я не
обижусь, — говорил Джо, — но тогда мне не выдержать. Я уже целый год хожу на
собрания, и там нас убеждают, что мы не сможем бросить пить, если не будем
честными.
А потом Джо вытаскивал свою медальку и показывал ее. При
этом он выглядел так, будто у него уже несколько дней крошки во рту не было. Я думаю,
что некоторые едва сдерживали слезы, когда Джо нес всякую околесицу,
рассказывая им о том, как тяжело ему было бороться с пристрастием к спиртному.
Обычно они с радостью брали его на работу и платили по пятьдесят центов, а
иногда и по доллару в час — намного больше, чем намеревались заплатить ранее.
Вы, наверное, думаете, что эта хитрость раскрывалась сразу же после Дня Труда,
но нет, уловка срабатывала удивительно хорошо, даже здесь, на острове, где люди
видели его каждый день и знали лучше.
Это правда, что Джо часто избивал меня. Когда он набирался,
то не очень-то церемонился со мной. Затем в 1960-м или 1961 году Джо,
вернувшись домой после того, как помог Чарли Диспенсери вытащить лодку из воды,
нагнулся, чтобы взять бутылочку кока-колы из холодильника, я увидела, что брюки
его лопнули по шву. Я рассмеялась. Я не могла сдержаться. Джо ничего не сказал,
но когда я подошла к плите, чтобы помешать капусту — в тот вечер я готовила
тушеную капусту, я помню это так, будто все произошло только вчера, — он взял
кленовую палку-ухватку и врезал мне поперек спины. О, какая это была боль! Вы
понимаете, о чем я говорю, если кто-нибудь когда-нибудь бил вас по почкам. Это
вызывает чувство жара и тяжести, почки внутри вас сжимаются, как бы собираясь
оторваться от того, что их там держит, как иногда срывается с ручки тяжелое
ведро. Я доковыляла до стола и плюхнулась на один из стульев. Я бы упала прямо
на пол, если бы этот стул оказался хоть чуточку дальше. Я сидела и ждала, когда
боль хоть немножечко отступит. Я не закричала, потому что не хотела испугать
детей, но слезы ручьем катились по моему лицу. Я не могла сдержать их. Это были
слезы боли, их невозможно ничем и ни перед кем сдержать.
