Мне показалось, я простояла так лет десять. А потом Джо
грубо произнес охрипшим голосом:
— Ты собираешься ложиться спать или так и будешь стоять
здесь, как Хелен Келлер?
Я открыла глаза и увидела, что он убрал топорик под кресло —
я могла видеть только кончик рукоятки, высовывающийся из-под оборки чехла.
Газета, которую читал Джо, лежала у его ног шалашиком. Джо наклонился, поднял
ее и сложил — пытаясь вести себя так, будто ничего не случилось, — но из уха
сочилась кровь, а руки сильно дрожали. На газете остались кровавые отпечатки
его пальцев, и я решила сжечь эту проклятую газету, прежде чем пойду спать,
чтобы дети не увидели ее и не спрашивали, что случилось.
— Сейчас я пойду переоденусь, но сначала мы должны все
выяснить, Джо.
Он взглянул на меня, а потом медленно произнес:
— Тебе что, мало, Долорес? Это огромная, огромная ошибка.
Лучше не дразни меня.
— А я и не дразню, — возразила я. — Дни, когда ты избивал
меня, закончились, вот и все, что я хочу сказать. Если ты еще хоть раз ударишь
меня, один из нас окажется в больнице. Или в морге.
Он очень долго смотрел на меня, Энди, а я смотрела на него.
В его руках не было топорика, тот лежал под креслом, но это не имело значения;
я знала, что стоит мне отвести взгляд, и тычкам и ударам никогда не наступит
конец. В конце концов он посмотрел на газету и пробормотал:
— Помоги мне, женщина. Принеси мне полотенце, если уж не
можешь сделать что-нибудь другое. У меня вся рубашка в крови.
Это был последний раз, когда Джо ударил меня. В душе Джо был
трусом, однако я никогда не говорила об этом вслух — ни тогда, ни после. Это
самое опасное, что можно сделать, потому что трус больше всего боится быть
раскрытым, он боится этого даже больше смерти.
Конечно же, я знала об этой черте его характера; иначе я
никогда не осмелилась бы ударить его по голове кувшином, если бы не
чувствовала, что смогу одержать верх. Кроме того, сидя на стуле и превозмогая
боль в почках после удара Джо, я поняла кое-что: если я не восстану против него
сейчас, я никогда не восстану. Поэтому я взбунтовалась.
Знаете, стукнуть Джо по голове было легче легкого. Прежде
чем я смогла сделать это, я разворошила воспоминания о том, как мой отец
избивал мою мать. Вспоминать это было очень тяжело, потому что я любила их
обоих, но в конце концов я смогла сделать это… возможно, потому, что я должна
была сделать это. И хорошо, что сделала, хотя бы только потому, что Селена
никогда не будет вспоминать, как ее мать сидит в углу и плачет, прикрыв лицо
полотенцем. Моя мама терпела, когда отец задавал ей жару, но я не собираюсь
осуждать их. Может быть, она вынуждена была терпеть, а может быть, таким
образом отец выплескивал то унижение, которое ему приходилось терпеть от
человека, на которого он работал каждый день. Тогда были совсем другие времена
— большинство людей даже не понимает, насколько другие, — но это вовсе не
значило, что я собиралась терпеть это от Джо только потому, что была достаточно
глупой, когда вышла за него замуж. Когда мужчина бьет женщину кулаками или
скалкой — это уже не домашняя наука, и я, наконец, решила, что не буду терпеть
побои в угоду Джо Сент-Джорджу или любому другому мужчине.
Бывали времена, когда он пытался поднять на меня руку, но
потом вспоминал. Иногда, когда он уже было заносил руку, желая, но не смея
ударить, я видела по выражению его глаз, что он вспомнил о кувшине… а может
быть, и о топорике тоже. А потом он делал вид, будто поднял руку только для
того, чтобы почесать в затылке. Он впервые получил такой урок. Возможно,
единственный.
В ту ночь, когда Джо ударил меня скалкой, а я ударила его
кувшином, изменилось кое-что еще. Мне бы не хотелось говорить об этом — я
принадлежу к тому поколению, которое считает, что происходящее в спальне должно
оставаться за закрытыми дверями, — но я считаю, что об этом лучше рассказать,
потому что это одна из причин, почему все произошло именно так, а не иначе.
Хотя мы были женаты и жили под одной крышей еще два года —
скорее, даже три, — только несколько раз Джо попытался предъявить на меня свои
права. Он…
Что, Энди?
Конечно, я имею в виду, что он был импотентом. О чем же еще
я говорю — о его правах носить мое нижнее белье, если ему так уж приспичит? Я
никогда не отвергала его; просто он потерял способность делать это. Он никогда
не был тем, кого называют «мужчина на каждую ночь», даже в самом начале, к тому
же он не был долгоиграющим любовником — чаще всего это происходило так:
трам-бам — благодарю, мадам. Однако он все равно с удовольствием забирался
наверх раз или два в неделю… до того, как я ударила его молочником.
Частично это произошло из-за алкоголя — в последние годы он
пил намного больше, — но я не думаю, что вся причина была только в этом. Я
помню, как однажды он скатился с меня после двадцати минут безуспешных попыток,
а его маленький писюн так и висел, беспомощный, как лапша. Я не помню, сколько
времени прошло с той ночи, о которой я рассказывала вам, но я знаю, что это
было уже после нее, так как помню — как у меня ныли почки, и я еще мечтала
поскорее встать и принять аспирин, чтобы хоть как-то унять боль.
— Вот, — чуть ли не плача сказал Джо. — Надеюсь, ты
довольна, Долорес? Ведь так?
Я ничего не ответила. Иногда, что бы женщина ни сказала
мужчине, все будет расценено неправильно.
— Довольна? — повторил Джо. — Ты довольна, Долорес?
Я снова промолчала, просто лежала, смотрела в потолок и
прислушивалась к завыванию ветра. В ту ночь он дул с востока и доносил шум
океана. Мне всегда нравился этот звук. Он успокаивал меня.
Джо повернулся, и я ощутила запах пива, противный и кислый.
— Темнота обычно помогала, — произнес Джо, — но теперь даже
это бесполезно. Я вижу твою уродливую морду даже в темноте. — Он вытянул руку,
схватил меня за грудь и потряс ею. — А это, — произнес он. — Плоская, как блин.
А внизу у тебя еще хуже. Господи, тебе нет еще и тридцати пяти, а трахаться с
тобой — все равно что изваляться в грязи.
Я хотела было сказать: «Если ты можешь хоть в лужу всунуть
свой ваучер, Джо, почему бы тебе не радоваться этому?» Но я сдержалась.
Патриция Клейборн научила меня не быть дурочкой, как вы помните.
Потом наступила тишина, и я уже было решила, что он
наговорил достаточно гадостей, чтобы заснуть, и собиралась выскользнуть из-под
одеяла и принять аспирин, когда Джо снова заговорил… но теперь, в чем я была
абсолютно уверена, он плакал.
— Лучше бы я никогда не встречал тебя, — произнес он, а
потом добавил: — Почему ты не отрубила его тем проклятым топором, Долорес?
Результат был бы тот же самый.
