Но когда я, открыв кабинет, заглянула в него, Селена была
там, она сидела за партой у окна, склонив голову над учебником алгебры. Она не
заметила меня, и я молча наблюдала за ней. Она не связалась с плохой компанией,
как я предполагала, но мое сердце все равно разбилось, Эцди, потому что Селена
выглядела такой одинокой, а это еще хуже. Возможно, ее учительница не видела
ничего плохого в том, что девочка одна учит уроки в этой пустой комнате;
возможно, ей это даже нравилось. Но я не видела в этом ничего замечательного,
ничего нормального. Даже ученики, оставленные после уроков, не составляли ей
компанию, потому что их держали в читальном зале библиотеки.
Селена должна была бы слушать пластинки вместе с подружками,
влюбляться в кого-нибудь из мальчиков, но вместо этого она сидела здесь одна в
лучах заходящего солнца и вдыхала запах мела и мытых полов, так низко склонив
голову над книжкой, как будто все тайны жизни и смерти были сокрыты именно там.
— Привет, Селена, — сказала я. Она вздрогнула, как кролик, и,
оглянувшись на меня, столкнула половину книжек на пол. Глаза у нее были
настолько огромными, что, казалось, они занимают половину ее лица, а лоб и щеки
стали белее мела. Кроме тех мест, на которых вскочили новые прыщики. Они были
ярко-красными, проступающими, как ожоги.
Потом Селена поняла, что это я. Ужас прошел, но улыбки не
последовало. Как будто занавес упал на ее лицо… или как будто она находилась в
замке, и там подняли мостик. Да, именно так. Понимаете, о чем я пытаюсь
сказать?
— Мама, — произнесла она. — Что ты делаешь здесь?
Я хотела было ответить, что приехала забрать ее домой и
получить ответы на некоторые вопросы, милочка, но что-то подсказало мне, что в
этой комнате это звучало бы нелепо, в этой пустой комнате, в которой я вдыхала
запах беды, которая произошла с ней и которая ощущалась так же четко, как и
запах мела. Я чувствовала это, и я намеревалась выяснить, в чем же дело. Судя
по ее виду, я и так ждала слишком долго. Я уже больше не думала, что причиной
всему наркотики, но что бы это ни было, оно съедало ее заживо.
Я сказала Селене, что решила немного отдохнуть от работы и
пройтись по магазинам, но не нашла ничего подходящего.
— Поэтому, — добавила я, — я и подумала, что мы можем
поехать домой вместе. Ты не возражаешь, Селена?
Наконец-то она улыбнулась. Я бы заплатила тысячу долларов за
эту улыбку, должна я вам сказать… за улыбку, предназначавшуюся только мне.
— О нет, мамочка, — сказала она. — Очень приятно сделать это
вместе.
Итак, мы вместе шли к пристани, и когда я спросила ее об
уроках, Селена наговорила больше, чем за несколько недель. После того первого
взгляда, брошенного на меня — как у загнанного в угол кролика, — она стала
больше походить на прежнюю себя, и у меня появилась робкая надежда. Нэнси,
вероятно, не знает, что паром, отправляющийся в четыре сорок пять на Литл-Толл,
идет почти пустым, но, мне кажется, Фрэнк и ты, Энди, знаете об этом.
Островитяне, работающие на материке, возвращаются домой в основном в пять тридцать,
а в четыре сорок пять отправляют почту, товары и продукты для магазинов и
рынка. Хотя это и была прекрасная, очень теплая и мягкая осень, на палубе почти
никого не было.
Некоторое время мы стояли молча, наблюдая, как удаляется
кромка берега. К тому времени солнце уже заходило, бросая косые лучи в воду, а
волны разбивали их, делая похожими на кусочки золота. Когда я была совсем еще
маленькой девочкой, мой отец говорил мне, что это действительно золото, и
иногда русалки всплывают и забирают его. Он рассказывал, что русалки используют
кусочки послеполуденного солнца как шифер для крыш их замков под водой. Когда я
видела эти золотые блики на воде, я всегда искала взглядом русалок поблизости,
и даже когда мне было столько лет, сколько тогда Селене, я не сомневалась, что
это возможно, потому что мой отец так говорил.
Вода в тот день была того темно-голубого цвета, который
бывает только в погожие октябрьские дни. Мерно гудел мотор. Селена развязала
капор, подняла руки над головой и рассмеялась.
— Разве это не красиво, мамочка? — спросила она.
— Да, — ответила я, — очень. И ты тоже привыкла быть
красивой. Что же случилось?
Она взглянула на меня, и вместо одного лица я увидела два.
Верхняя половина одного выглядела растерянной, а нижняя все еще смеялась… но
под ним скрывалось другое — осторожное и недоверчивое. В нем я увидела все, что
Джо говорил ей весной и летом, пока Селена не стала избегать его. «У меня нет
друзей, — говорило это лицо, — и уж точно это не ты и не он». И чем дольше мы
смотрели друг на друга, тем сильнее проступало это другое лицо.
Селена сразу оборвала смех и отвернулась от меня,
уставившись на воду. О, как мне было плохо, Энди, но это не могло остановить
мена так же, как не могло остановить меня и паскудство Веры, сколько бы сострадания
ни крылось у меня внутри. Дело в том, что иногда мы должны быть жестокими,
чтобы быть добрыми, — это похоже на то, как доктор делает ребенку укол, отлично
зная, что ребенок не поймет и будет плакать. Я заглянула себе в душу и поняла,
что могу быть такой же жестокой, если понадобится, Тогда это испугало меня, да
и сейчас это немного пугает. Страшно знать, что ты можешь быть таким твердым,
как надо, и никогда не колебаться до того или после или задавать ненужные
вопросы.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, мама, — произнесла
Селена, настороженно следя за мной.
— Ты изменилась, — ответила я. — Твои взгляды, твоя манера
одеваться, манера поведения. Все это вместе говорит мне, что ты попала в
какую-то беду.
— Ничего не случилось, — сказала Селена, но, произнося эти
слова, она стала ко мне спиной. Я взяла ее за руку, прежде чем она успела уйти
слишком далеко, чтобы я могла достучаться до нее.
— Нет, что-то случилось, — сказала я, — и никто из нас не
сойдет с парома раньше, чем мы выясним это.
— Ничего! — выкрикнула Селена. Она попыталась вырвать свою
руку из моей, но я не ослабляла хватку. — Ничего плохого, отпусти меня! Отпусти
меня!
— Не сейчас, — ответила я. — Что бы ни случилось, это не
изменит моей любви к тебе, Селена. Но невозможно помочь тебе, пока ты не
скажешь, в чем причина.
Тогда она прекратила сопротивляться и только смотрела на
меня. И сквозь первые два я увидела еще одно, третье, лицо — несчастное,
хитрое, и оно не очень-то понравилось мне. Все, кроме цвета лица, Селена
унаследовала от меня, но теперь она была вылитым Джо.
— Сперва скажи мне что-то, — потребовала она.
— Конечно, если смогу, — ответила я.
— Почему ты ударила его? — спросила она. — Почему тогда ты
ударила его?
Я уже открыла рот, чтобы спросить: «Когда тогда?» — в
основном чтобы выиграть время для размышлений, — но сразу же я поняла нечто,
Энди. Не спрашивай меня как — это могло быть всего лишь предчувствие или то,
что называют женской интуицией, или мне каким-то таинственным образом удалось
прочитать мысли своей дочери — но я сделала это. Я знала, что если позволю себе
колебаться хоть минуту, то потеряю ее. Может быть, только на этот день, но
скорее всего — навсегда. Я просто знала это и не стала колебаться.
