— Я не знаю, что произойдет. — ответила я, — но я скажу тебе
две вещи, Селена: в случившемся нет твоей вины, а его дни, когда он приставал и
домогался тебя, кончились. Понимаешь?
Ее глаза снова наполнились слезами, одна слезинка скатилась
по щеке.
— Я просто не хочу, чтобы возникли неприятности, —
произнесла Селена. Она замялась на секунду, а потом выкрикнула: — Я ненавижу
все это! Зачем ты его вообще ударила? Почему он вообще начал приставать ко мне?
Почему все не могло оставаться так, как было раньше?
Я взяла ее за руку:
— Случается то, что случается, родная, — иногда все
поворачивается в плохую сторону, тогда нужно брать ситуацию под контроль. Ты
ведь знаешь об этом, правда?
Селена кивнула головой. Ее лицо выражало боль, но не
сомнение.
— Да, — произнесла она. — Я тоже так считаю.
Паром уже приближался к причалу, и времени на разговоры уже
не оставалось. Я была только рада этому; мне не хотелось, чтобы Селена смотрела
на меня полными слез глазами, требующими того, чего желает любой ребенок: чтобы
справедливость восторжествовала, но чтобы при этом никто не испытал боли и
обиды. Она желала, чтобы я пообещала то, чего не могла обещать, потому что вряд
ли я смогла бы сдержать подобное обещание. Я не была уверена, что мой
внутренний глаз позволит мне сдержать слово. Не говоря друг другу ни слова, мы
сошли с парома, а мне только это и было нужно.
В тот вечер, когда Джо вернулся с работы (он тогда
ремонтировал веранду у кого-то на острове), я отослала всех троих детей в
магазин. Я видела, как Селена украдкой бросала на меня взгляды, пока шла по
подъездной дорожке, при этом лицо у нее было белое как мел. Каждый раз, когда
она поворачивала голову, мне казалось, что я вижу по топорику в каждом ее
глазу. Но я видела в них и нечто другое; надеюсь, это было облегчение.
Джо сидел у плиты и читал «Америкэн», как и всегда по
вечерам. Я стояла рядом с буфетом, и мой внутренний глаз раскрылся еще шире,
чем раньше. Глядя на Джо, я подумала, что вот сидит Великий Пуба note 6 во всей
своей красе. Сидит здесь, как будто надевает брюки через голову, а не через
ноги, как все остальные. Сидит здесь, будто и не лапал свою собственную дочь,
будто это самая естественная вещь в мире, будто, совершив подобное, любой
мужчина может спокойно спать. Я пыталась придумать возможный выход из подобной
ситуации, когда он вот так сидит передо мной, одетый в потертые джинсы и
грязную заношенную рубашку, и читает газету, а я стою рядом и ощущаю жажду
убийства в своем сердце, но я ничего не могла придумать. Это было все равно что
заблудиться в волшебном лесу, когда, оглянувшись назад, вдруг замечаешь, что
тропинка исчезает.
А тем временем внутренний глаз замечал все больше и больше.
Он увидел шрамы на ухе Джо, оставшиеся от удара кувшином; красные прожилки на
его носу; выпяченную нижнюю губу, из-за чего казалось, что Джо вечно сердится;
перхоть в волосах; то, как Джо выщипывает волоски, растущие у него на носу; то,
как у него постоянно лопался шов на брюках в промежности.
Все, что видел этот глаз, было отвратительным, и тогда я
поняла, что, выходя за Джо замуж, я не просто совершила самую огромную ошибку в
своей жизни; это была единственная ошибка, по-настоящему имеющая значение,
потому что не только мне одной приходилось расплачиваться за нее. Теперь Джо
был занят Селеной, но за ней подрастали еще два мальчика, и если он не
прекратит свои попытки изнасиловать их старшую сестру, то что же ожидает их?
Я отвернулась, и мой внутренний глаз увидел топорик, лежащий
на своем месте. Я потянулась за ним и, сжав пальцами топорище, подумала: «В
этот раз я не позволю, чтобы топорик попал в твои руки, Джо». Потом я
вспомнила, как Селена оглядывалась на меня, уходя в магазин, и я решила: что бы
ни случилось, топорик к этому не будет иметь никакого отношения. Вместо него я
вытащила из буфета скалку.
Топорик или скалка, это не имело большого значения — жизнь
Джо висела на волоске. Чем дольше я смотрела на него, сидящего в грязной
рубашке и ковыряющего в носу, тем яснее я представляла, что же он сделал с
Селеной; чем больше я думала об этом, тем злее я становилась; чем злее я
становилась, тем ближе я была к тому, чтобы просто подойти поближе и раскроить
ему череп этим куском дерева. Я даже решила, в какое именно место нанесу первый
удар. Джо уже начал лысеть, особенно сзади, и свет лампы, висящей рядом со
стулом, на котором он сидел, бросал отблеск на его череп. Именно сюда, думала
я, именно в это место. Кровь забрызгает весь абажур, но для меня это было
неважно, к тому же светильник был уже старым и некрасивым. Чем больше я думала
об этом, тем сильнее хотела увидеть, как его кровь станет разлетаться в
стороны, забрызгивая абажур и стекло лампочки. Чем больше я думала об этом, тем
сильнее мои пальцы сжимали орудие возмездия. Это было как сумасшествие, я не
могла отвести взгляда от Джо, но даже если бы я и решилась на это, то мой
внутренний глаз не позволил бы сделать этого.
Я приказывала себе подумать о том, что почувствует Селена,
если я сделаю это, — и самые страшные ее опасения сбудутся, — но это тоже не
помогло. Сколь сильно я ни любила ее и ни желала ей добра, это не помогло. Этот
глаз был сильнее любви. Даже мысль о том, что случится с тремя моими детьми,
если Джо умрет, а меня отправят в тюрьму за его убийство, не могла заставить
закрыться этот третий глаз. Он оставался широко раскрытым и продолжал
высматривать все самое уродливое в облике Джо. Шелушащуюся кожу на его щеках,
капельку горчицы, застывшую на подбородке. Огромные лошадиные зубы его протеза,
сделанного хоть и по мерке, но явно не подходящего ему по размерам. И каждый
раз, увидев этим третьим глазом нечто новое, я лишь крепче сжимала скалку.
И только в последнюю минуту я подумала о чем-то другом.
«Если ты сделаешь это прямо сейчас, то сделаешь это не из-за Селены, — подумала
я. — И сделаешь это не из-за мальчиков. Ты сделаешь это потому, что все эти
вещи три месяца происходили прямо у тебя под носом, а ты была слепа и глуха, чтобы
их заметить. Если ты собираешься убить его и сесть в тюрьму и видеть своих
детей только по субботам, тебе надо знать, почему ты делаешь это: не из-за
Селены, а потому, что он обвел тебя вокруг пальца; именно в этом ты похожа на
Веру — больше всего в жизни тебе ненавистно, когда тебя обманывают».
И это позволило мне смягчиться. Внутренний глаз не закрылся,
но стал меньше и немного утратил свою власть надо мной. Я попыталась разжать
ладонь и выпустить скалку, но я так долго с силой сжимала ее, что, казалось,
она вросла в мою руку, Поэтому мне пришлось другой рукой разжать два пальца,
для того чтобы скалка упала в ящик, а три других пальца так и остались
скрюченными, как бы все еще сжимая ее. Только сжав и разжав ладонь несколько
раз, я почувствовала, что она снова стала действовать нормально.
Я подошла к Джо и похлопала его по плечу.
— Я хочу поговорить с тобой, — обратилась я к нему.
