Когда дети вернулись из магазина, я отослала мальчиков в
дом, а сама уединилась с Селеной. Позади нашего дома были заросли ежевики, в
это время года кусты стояли почти голые. Ветер чуть слышно шумел в ветвях. Это
был звук одиночества Из-под земли выпирал большой белый камень, и мы уселись на
него. Над Ист-Хед всходила луна, и когда Селена прикоснулась к моим рукам, я
почувствовала, что пальцы ее были так же холодны, как и далекая луна.
— Я боюсь идти в дом, мамочка, — произнесла Селена дрожащим
голоском, — Я пойду к Гане, хорошо? Пожалуйста, разреши мне.
— Тебе нечего бояться, родная, — ответила я. — Я обо всем
позаботилась.
— Я не верю тебе, — прошептала она, но ее лицо сказало, что
она хочет этого, — ее лицо сказало, чти она больше всего на свете хочет
поверить.
— Это правда, — успокоила я ее. — Он пообещал оставить тебя
в покое. Отец не всегда сдерживает свои обещания, но это он сдержит, особенно
теперь, когда я наблюдаю за ним, а он не может больше рассчитывать на твое
молчание. К тому же он не на шутку испуган.
— Испуган — почему?
— Потому что я пообещала посадить его в тюрьму, если он
будет продолжать свои грязные игры с тобой.
Селена застыла, лишь сильнее сжимая мои руки.
— Мамочка, ты не сделаешь этого?
— Именно это я и сделаю, — ответила я. — Тебе лучше знать об
этом, Селена. Но я не особенно переживаю из-за этого; Джо не посмеет подойти к
тебе ближе чем на десять шагов — ближайшие несколько лет… а потом ты уже будешь
учиться в колледже. Если он и переживает за что-нибудь на этой земле, так это
за свою собственную шкуру.
Селена медленно, но уже с какой-то долей уверенности отняла
свою руку от моей, я увидела, как надежда появилась на ее лице — надежда и
что-то еще. Как будто юность вернулась к ней, и в этот момент, когда мы сидели
в лунном сиянии под кустами ежевики, я вдруг поняла, насколько она состарилась
душой за эту осень.
— Он не побьет меня? — спросила Селена.
— Нет, — успокоила я ее. — Я все уладила. Тогда она поверила
и, опустив голову на мое плечо, расплакалась. Это были слезы облегчения. Чистые
и спокойные. Из-за того, что она плачет вот так, я еще больше возненавидела
Джо.
Следующие несколько ночей я только и думала о том, что
теперь в моем доме моя девочка спит лучше, чем три предыдущих месяца… но сама я
заснуть не могла. Я слышала, как Джо храпит у меня под боком, и наблюдала за
ним тем внутренним глазом, желая только одного: повернуться и перерезать ему
глотку. Но я уже не была сумасшедшей, как тогда, когда чуть не размозжила ему
башку. Мысль о том, что станет с детьми, если меня посадят за убийство, тогда
не имела никакой власти над внутренним глазом, но позже, когда я сообщила
Селене, что она в безопасности, да и я сама немного поостыла, это сработало.
Тем не менее я знала: то, чего Селена хочет больше всего — чтобы все шло так,
будто ничего не случилось, — невозможно. Даже если он сдержит свое обещание и
никогда больше не станет приставать к ней, это невозможно… и все же, несмотря
на то, что я сказала Селене, я не была полностью уверена, что Джо сдержит
слово. Рано или поздно, но такие мужчины, как Джо, убеждают себя, что они могут
попробовать еще раз; что если они будут чуточку осторожнее, то смогут получить
чего хотят.
В моих ночных бдениях ответ казался достаточно простым: я
должна забрать детей и уехать на материк, причем сделать это как можно скорее.
Тогда мне удавалось быть спокойной, но я знала, что не смогу долго сдерживать
себя — этот внутренний глаз не позволит мне. В следующий раз, когда я взорвусь,
он будет видеть даже лучше, а Джо будет казаться еще противнее, и может не
найтись ни одной оправдательной мысли на этой земле, которая удержит меня. Это
был какой-то новый вид сумасшествия, по крайней мере для меня, и у меня хватило
ума понять все вытекающие из этого последствия. Я должна уехать с острова, пока
это сумасшествие полностью не овладело мной. А сделав первый шаг в цепи этих
размышлений, я поняла, что означал тот хитрый огонек в глазах Джо.
Выждав, пока все немного успокоится, в одну из пятниц я села
на одиннадцатичасовой паром и отправилась на материк. Дети были в школе, а Джо
шатался где-то с приятелями и не должен был появиться дома до захода солнца.
Я взяла с собой чековые книжки всех троих детей. Мы
откладывали деньги на их обучение в колледже с самого их рождения…
Я откладывала, Джо было абсолютно все равно, будут они
учиться или нет. Когда вставал этот вопрос — конечно, это я поднимала его, —
Джо чаще всего сидел в своем дерьмовом кресле-качалке, уткнувшись в «Америкэн»,
и единственное, что он мог сказать, было следующее: «Скажи мне, ради Бога,
почему ты так настаиваешь на том, чтобы послать этих детей в колледж, Долорес?
Я же не учился, но от этого мне нисколько не хуже».
Есть вещи, о которых спорить абсолютно бесполезно, ведь так?
Если Джо считал, что чтения газеты и раскачивания в кресле ему достаточно, то о
чем еще можно говорить? — это было бы просто бесполезно. Но это было еще
ничего. Пока мне удавалось выбить из него хоть немного деньжат, чтобы положить
на счета детей, я не стала бы возражать, даже если бы ему вздумалось считать,
что во всех колледжах заправляют коммунисты. В ту зиму, когда он работал на
материке, мне удалось выцарапать из него целых пятьсот долларов, и он визжал,
как щенок. Жаловался, что я забрала у него все до последнего цента. Однако это
не так, Энди. Если этот сукин сын не заработал в ту зиму две тысячи и, может
быть, заначил еще двести пятьдесят долларов, то пусть у меня язык отсохнет.
— Почему ты вечно пилишь меня, Долорес? — спрашивал он.
— Если бы ты был в достаточной степени мужчиной, чтобы
делать то, что нужно твоим детям, я бы никогда не ругалась с тобой, — отвечала
я, и так далее и тому подобное, бу-бу-бу-бу-бу. Иногда я страшно уставала от
этого, Энди, но я почти всегда выбивала из него то, что считала необходимым для
обеспечения детей. На это у меня всегда хватало сил, потому что у моих детей
больше никого не было, кто бы мог обеспечить им уверенное будущее.
По сегодняшним меркам, на этих счетах было не так уж и много
— около двух тысяч на книжке у Селены, восемьсот у Джо-младшего и четыреста или
пятьсот у Малыша Пита, — но это было в 1962 году, а с тех пор произошли
огромные изменения. Тогда этого было достаточно, чтобы уехать с детьми. Я
решила взять деньги Малыша Пита наличными, а на остальные выписать чек. Я
решилась сжечь все мосты и уехать в Портленд — найти жилье и приличную работу.
Конечно, мы не были приспособлены к городской жизни, но люди привыкают к чему
угодно. К тому же в те годы Портленд был не таким уж огромным городом — совсем
не таким, как сейчас.
Как только я устроюсь, постепенно я возмещу сумму, которую
вынуждена буду истратить, и я знала, что смогу сделать это. Даже если мне это и
не удастся, детки у меня умные, к тому же существуют такие вещи, как стипендия.
Самым главным было увезти их — тогда это было важнее, чем колледж. Первое — это
первое, как гласит лозунг на бампере старенького трактора Джо.
