Мне кажется, я сделала это в основном потому, что больше никого
не было рядом с ней. У Веры был поверенный в делах по имени Гринбуш, но он жил
в Нью-Йорке и не собирался приезжать на Литл-Толл, чтобы она могла орать на
него из окна своей спальни, что простыни нужно вешать на шесть прищепок, а не
на четыре, он не собирался убирать ее гостиную и менять ей белье, вытирая ее
толстую задницу, пока она обвиняла бы его в краже десяти центов из фарфоровой
копилки-свиньи и кричала, что отдаст его за это под суд. Гринбуш умыл руки; это
я подтирала за ней дерьмо, выслушивала весь этот бред о простынях, пыли и
фарфоровой копилке.
Ну и что из этого? Я не ждала никакой награды, мне не нужна
была медаль за самоотверженность. В своей жизни я выгребла столько дерьма, а
еще больше выслушала (не забывайте — как-никак я была замужем за Джо
Сент-Джорджем почти шестнадцать лет), но я же не стала от этого рахитичкой. Мне
кажется, я прилепилась к ней потому, что у нее больше никого не было; ей
пришлось выбирать между мной и домом для престарелых. Дети никогда не
проведывали ее, и мне было жалко Веру именно по этой причине. Я вовсе не ждала,
что они будут активно вмешиваться в ее жизнь, помогать и ухаживать за ней, но я
не видела причин, почему бы им не забыть старую ссору, чем бы это там ни было,
и не провести день или даже уик-энд с ней. Не сомневаюсь, Вера была
заслуживающей презрения стервой, но ведь она была их матерью. К тому же она
была уже стара. Конечно, теперь я знаю намного больше, чем тогда, на..
Что?
Да, это правда. Сдохнуть мне на этом месте, если я вру, как
любят говорить мои внуки. Ты можешь позвонить Гринбушу, если не веришь мне.
Представляю, какая появится умильная, приторно-елейная статейка в местной
газете о том, как все было чудесно; когда новость вырвется наружу, именно так и
будет, так бывает всегда.
Ну что ж, у меня для тебя тоже есть новость — не было ничего
замечательного и чудесного. Душевный онанизм, вот что это было. Что бы здесь ни
случилось, люди скажут, что я полоскала Вере мозги и она плясала под мою дудку,
а потом я убила ее. Энди, мне известно это так же, как и тебе. Никакая сила ни
на земле, ни на небесах не запретит людям предполагать самое ужасное, если им
это нравится.
Но, черт побери, в этом нет ни единого слова правды. Я же
ничего не заставляла делать Веру, да и она сделала так не потому, что любила
меня или я ей нравилась. Мне кажется, она могла сделать так потому, что считала
себя должницей, — Вера могла считать, что очень многим обязана мне, но не в ее
правилах было сообщать кому-либо о своих решениях. Возможно, сделанное ею было
выражением благодарности… не за то, что я убирала за ней дерьмо или меняла
грязные простыни, а за то, что я была рядом, когда по ночам ее обступали тени
прошлого, а зайчики из пыли выбирались из-под кровати. Пока ты не понимаешь
этого, я знаю, но ты поймешь. Прежде чем открыть дверь и выйти из этой комнаты,
я обещаю, что ты все поймешь.
Вера была стервой по трем причинам. Я знала женщин, которые
имели больше причин для подобного звания, но и трех причин хватало для безумной
старухи, почти полностью прикованной к инвалидной коляске и кровати. Этого было
вполне достаточно для такой особы.
Первая причина стервозности заключалась в самой ее натуре.
Вера просто не могла не быть стервой. Помнишь, что я говорила о прищепках?
Простыни нужно было вешать на шесть прищепок, и упаси Бог использовать только
четыре! Ну так вот, это только один пример.
Все должно было делаться определенным образом, уж коли ты
работаешь на миссис Поцелуй-Меня-в-Задницу Веру Донован, и не приведи Господь
забыть хоть одну мелочь. Она сразу же говорила, каким образом все должно было
делаться, а я расскажу тебе, как все делалось. Если человек забывал о чем-то в
первый раз, то знакомился с острым как лезвие язычком Веры. Забыв дважды, он
лишался зарплаты за неделю. Ну а если вы умудрились забыть в третий раз, то вас
увольняли, даже не выслушав извинений. Это было правилом Веры Донован, и я
сразу же усвоила его. Было очень трудно, но мне казалось это нормальным. Если
вам дважды сказали, что выпечку, вынув из духовки, нужно ставить только на эту
полочку, а не на подоконник, чтобы она там побыстрее остыла, как частенько это
делают задрипанные ирландцы, а вы так и не усвоили этого, то вряд ли вам
когда-нибудь удастся запомнить это.
Три оплошности — и вы оказываетесь за дверями, вот такое
было правило, исключений быть просто не могло, поэтому мне пришлось столкнуться
с множеством разных людей, проработав столько лет в этом доме. Я частенько
слышала, как люди говорили, что работать у Веры Донован — все равно что пройти
сквозь дверь-вертушку. Можно сделать один круг или два, а некоторым удается
прокрутиться даже десять, а то и двенадцать раз, но в конечном итоге все равно
оказываешься на улице. Поэтому, когда я впервые устроилась к Вере на работу
(это было в 1949 году), я шла туда, как в пещеру к разъяренному дракону. Но она
оказалась вовсе не такой уж страшной, как о ней говорили. Если держать ухо
востро, то можно было удержаться на своем месте. Мне это удавалось, так же как
и придурку-управляющему. Только вот все время приходилось быть начеку, потому
что она была такой пронырой и лучше разбиралась в натуре местных жителей, чем
те, кто приезжал на наш остров только на летний отдых… к тому же Вера могла
быть подлой. Даже в те времена, когда на нее еще не свалились другие проблемы,
она была ужасно ехидной. Для нее это было своеобразным хобби.
— Что тебе здесь нужно? — спросила меня Вера, когда я пришла
устраиваться на работу. — По-моему, тебе лучше сидеть дома, присматривать за
ребенком и готовить вкусные обеды для «света твоих очей».
— Миссис Калем с удовольствием будет присматривать за
Селеной четыре часа в день, — ответила я. — К тому же я смогу работать только
неполный рабочий день, мэм.
— А мне и нужна служанка на полдня, именно так и написано в
моем объявлении о найме в местной газете, если я не ошибаюсь, — моментально
парировала Вера, только обнажив свой острый язычок, а не полосуя меня им, как
лезвием бритвы, как это бывало впоследствии. Насколько я помню, в тот день Вера
вязала. О, эта женщина вязала со скоростью света — за день она могла свободно
связать целую пару носков, даже если приступала к работе после десяти утра. Но,
как она говорила, для этого ей нужно было быть в настроении.
— Да, м-м-м, — ответила я, — именно так там и было сказано.
— Меня не зовут Дам-м-мм, — проворчала она, откладывая
вязанье в сторону. — Меня зовут Вера Донован. Если я возьму тебя на работу, то
ты будешь звать меня миссис Донован (по крайней мере, пока мы не узнаем друг
друга достаточно хорошо, чтобы произвести некоторые изменения), а я буду
называть тебя Долорес. Ясно?
— Да, миссис Донован, — ответила я.
— Ну что ж, неплохо для начала. А теперь ответь на мои
вопросы. Что ты делаешь здесь, тогда как тебе нужно управляться по хозяйству в
собственном доме, Долорес?
