— Вера, — повторила она. — Я настаиваю, чтобы все женщины,
закатывающие истерику на моей кровати, отныне и во веки веков называли меня по
имени.
— Я не знаю, что на меня нашло, — произнесла я.
— О, — возразила она, — мне кажется, ты отлично знаешь.
Умойся, Долорес, ты можешь воспользоваться моей ванной комнатой.
Я пошла в ванную умыться и долго оставалась там. Правда
заключалась в том, что я немного побаивалась выходить. Я уже не переживала за
то, что она меня выгонит с работы после разрешения называть ее Верой, а не
миссис Донован — так не ведут себя с человеком, с которым хотят распрощаться
через пять минут, — но я не знала, что она собирается сделать. Вера могла и
умела быть жестокой; если вы еще не поняли этого из моего рассказа, значит, я
напрасно теряла время. Она могла подколоть когда и где хотела и когда делала
это, то делала очень умело.
— Ты что застряла там, Долорес? — позвала Вера, и я поняла,
что не могу больше задерживаться. Я выключила воду, вытерла лицо и вернулась в
спальню. Я снова стала извиняться, но она оборвала меня. Она все еще с
интересом смотрела на меня, будто я была диковинным насекомым.
— Знаешь ли ты, что поразила меня до глубины души, женщина?
— сказала Вера. — Все эти годы я не была уверена, что ты можешь плакать, — мне
казалось, ты сделана из камня.
Я пробормотала, что совсем не отдыхала в последнее время.
— Я вижу это, — сказала она, — У тебя подходящий набор от
Луиз Виттон под глазами да и в руках пикантная дрожь.
— Что у меня под глазами? — спросила я.
— Неважно, — ответила она. — Расскажи, что случилось. Только
та самая булочка в печке могла быть единственной причиной для такого
неожиданного взрыва, которую я смела предположить, и, должна признаться, что до
сих пор я не могла представить себе другую. Итак, просвети меня, Долорес.
— Не могу, — сказала я, и будь я проклята, если не
почувствовала, как снова на меня накатывается эта волна; если я буду
неосторожна, то скоро снова буду сидеть на ее кровати, прикрыв фартуком лицо.
— Можешь и расскажешь, — отчеканила Вера. — Нельзя целый
день выть, надрывая сердце. У меня разболится голова, и мне придется принимать
аспирин. А я терпеть не могу принимать аспирин. Он раздражает слизистую
желудка.
Я присела на краешек кровати и взглянула на нее. Я открыла
рот без малейшей мысли о том, что может выйти оттуда. Произнесла же я
следующее:
— Мой муж пытается соблазнить собственную дочь, а когда я
пошла взять из банка деньги на обучение детей, чтобы уехать с детьми от него, я
выяснила, что он выгреб все до последнего цента. Нет, я не сделана из камня, я
вовсе не каменная.
Я снова расплакалась, но теперь уже не так горько, как в
первый раз, и уже не испытывала потребности прятать лицо под фартуком. А когда
я перешла на всхлипывания, Вера попросила рассказать все от начала до конца, не
опуская ни единой детали.
И я сделала это. Я ни за что не поверила бы, что могу хоть
кому-нибудь рассказать об этом, и меньше всего Вере Донован, с ее деньгами и
домом в Балтиморе, с ее любимчиком управляющим, главной обязанностью которого
было водить ее машину, но я действительно рассказала ей, и я чувствовала, как
исчезает тяжесть из моего сердца с каждым произнесенным словом. Я поведала Вере
все так, как она и хотела, — не утаив ничего.
— Поэтому я в затруднительном положении, — закончила я. — Я
не могу придумать, что мне делать с этим сукиным сыном. Конечно, я могу забрать
детей и зацепиться где-нибудь на материке — я никогда не боялась тяжелой
работы, — но не в этом дело.
— А в чем же? — спросила Вера. Плед был уже почти довязан —
ее пальцы работали быстрее обычного.
— Он едва не изнасиловал свою собственную дочь, — ответила
я. — Но он до такой степени запугал ее, что она может никогда не оправиться от
этого, и он сам назначил себе награду почти в триста долларов за свое
отвратительное поведение. И я не хочу позволить ему продолжать в том же духе —
вот в чем проблема.
— Неужели? — мягко произнесла Вера, ее спицы стучали, дождь
барабанил по стеклу, а тени дрожали и извивались на ее щеках и лбу, как черные
змеи. Глядя на нее, я вспомнила рассказанную мне бабушкой сказку о трех
сестрах, живущих на небесах и плетущих наши жизни… одна прядет, другая держит,
а третья перерезает нить, когда ей это взбредет в голову. Кажется, эту
последнюю звали Атропос. Но даже если и не так, то все равно от этого имени у
меня мурашки до сих пор бегают по спине.
— Да, — ответила я, — но будь я проклята, если я вижу способ
поступить с ним так, как он того заслуживает.
Клик-клик-клик. Рядом с Верой стояла чашечка чая, и она
надолго притихла, делая глоток за глотком. Вера посмотрела на меня так, будто
собиралась просверлить меня насквозь.
— Но что хуже для тебя, Долорес? — произнесла она,
наконец-то отставляя чашку и снова берясь за вязанье. — Так что, ты говоришь,
для тебя хуже? Не для Селены, не для мальчиков, а для тебя?
Мне даже не нужно было думать над ответом.
— То, что этот сукин сын смеется надо мной, — сказала я. —
Вот что для меня хуже всего. Иногда я вижу это по его лицу. Я никогда не
говорила ему, но он знает, что я была в банке, и он отлично знает, что я там
выяснила.
— Может быть, это только твое воображение, — заметила Вера.
— Ничего подобного, — возразила я. — Я чувствую это.
— Да, — сказала Вера, — очень важно то, что ты чувствуешь. Я
согласна. Продолжай, Долорес.
«Что продолжать? — хотела было спросить я. — Это все». Но
это было еще не все, потому что вдруг выскочило еще нечто — как чертик из
табакерки.
— Он бы не стал смеяться, если бы знал, насколько близко к
остановке были его часы несколько раз.
Вера молча посмотрела на меня, а извивающиеся тени скользили
по ее лицу, и я снова вспомнила о трех сестрах, прядущих волшебную пряжу,
особенно о той, в чьих руках были ножницы.
— Я боюсь, — произнесла я. — Не его, а себя. Если я как
можно скорее не увезу от него детей, случится нечто непоправимое. Я знаю это.
Внутри меня появилось нечто, и оно становится все хуже и хуже.
— Это глаз? — спокойно спросила Вера. О, какая дрожь пробила
меня тогда! Как будто она отыскала окошко в моей голове и прочитала прямо в мои
мысли, — Нечто похожее на глаз?
— Откуда вы знаете? — прошептала я, а руки мои покрылись
пупырышками и начали дрожать.
— Я знаю, — ответила Вера и начала вязать новый ряд. — Я все
об этом знаю, Долорес.
