— Ты не обидишься, если я скажу, что это слишком прозаично?
— взглянув на меня, спросила Вера.
«Когда это ты беспокоилась, чтобы не обидеть меня,
высокомерная сучка?» — подумала я, но, конечно же, не сказала этого. К тому же
Вера действительно выглядела озабоченной, когда подумала, что я падаю в
обморок, хотя, возможно, она просто испугалась, что я при падении разобью нос и
запачкаю кровью пол ее кухни, который я же и выдраила всего день назад.
— Нет, — ответила я. — Такая уж я есть, Вера, — скучная, как
застоявшаяся вода.
Теперь она хитренько смотрела на меня.
— Неужели? — возразила она, — Иногда именно так я и думаю…
но иногда я сомневаюсь в этом.
Я попрощалась с ней и пошла домой, снова и снова прокручивая
пришедшую мне в голову мысль, тщательно выискивая недостатки этого варианта, но
не нашла ни одного — это ведь большая часть нашей жизни, разве не так? Нас
всегда подстерегают неудачи, но если бы люди слишком сильно волновались и
переживали из-за этого, то вообще ничего не было бы сделано. К тому же,
подумала я, если все пойдет плохо, я всегда сумею пойти на попятный. Даже в
самый последний момент.
Прошел май, наступил и прошел День Поминовения, начались
школьные каникулы. Я уже основательно подготовилась к тому, чтобы убедить
Селену, если она начнет уговаривать меня разрешить ей работать в
Харборсайд-отеле, но не успели мы перекинуться с ней и парой аргументов, как
произошла самая чудесная вещь на свете. Преподобный Хафор, который служил в
нашей методистской церкви в те годы, зашел поговорить со мной и Джо. В летнем
лагере, устраиваемом церковью, было два места для умеющих плавать девочек. А
Селена и Таня Кэрон обе плавали, как рыбы, и Хафор знал об этом, и я, чтобы
хоть как-то сократить длинный рассказ, скажу лишь, что вместе с Мелиссой Кэрон
мы провожали наших дочерей на пароме через неделю после начала каникул, они
махали нам с парома, а мы им — с причала, и все четверо плакали как дурочки. На
Селене был розовый костюмчик, и я впервые увидела, какой привлекательной
женщиной она будет. Это разбило мое сердце, да и сейчас еще оно екает от этого
воспоминания.
Итак, с Селеной все было в порядке; остались мальчишки. Я
заставила Джо позвонить его сестре в Ныо-Глочестер и спросить, не будут ли они
с мужем возражать, если мальчики проведут у них три недели в июле и неделю в
августе, как и мы принимали их мальчишек-озорников у себя, когда те были
помладше. Я думала, что Джо будет возражать против отъезда Малыша Пита, но он
не стал — мне кажется, ему понравилась мысль о том, как тихо будет в доме без
детей.
Алисия Форберт — так звали его сестру в замужестве — с
радостью согласилась принять наших мальчиков. Наверное, Джек Форберт был менее
рад такой перспективе, но Алисия умела подкручивать хвост этой собаке, так что
проблем не было — по крайней мере, в этом.
Проблема была в том, что ни Джо-младший, ни Малыш Пит не
хотели ехать. И я не виню их в этом: сыновья Форбертов были уже подростками, и
вряд ли они захотели бы тратить свое время на наших малышей. Но это не
остановило меня, я не могла позволить, чтобы это остановило меня. Я опустила
свою голову и как бульдозер наехала на них. Из них двоих Джо-младший оказался
более крепким орешком. Но я отвела его в сторону и сказала: «Считай, что это
будет просто отдыхом от твоего отца. Подумай об этом». И именно это убедило его
больше, чем что-либо другое, — довольно-таки мрачно, если хорошенько
поразмыслить над этим, не так ли?
Как только вопрос с их отъездом был решен, оставалось только
ждать, и мне кажется, в конце концов они даже были рады уехать. С Четвертого
июля Джо очень сильно пил, и мне показалось, что даже Малышу Питу было
неприятно находиться рядом с ним.
Его запой не удивил меня; я всячески помогала ему в этом.
Когда он впервые открыл буфет и увидел полную бутылку с виски, то был просто
поражен — я помню, как он спросил, не ударилась ли я головой или что-то в этом
роде. После, однако, он уже не задавал мне вопросов. Зачем? После Четвертого
июля и до самого дня своей смерти Джо Сент-Джордж был пьян, как свинья, почти
каждый день, а мужчина в таком состоянии очень быстро начинает понимать
преимущества такой жизни… особенно мужчина типа Джо.
В моем рассказе это звучит неплохо, но время после
Четвертого — неделя до отъезда мальчиков и неделя после этого — было очень
неприятным. В семь утра я уходила к Вере, оставляя его лежащим на кровати и
храпящим во всю глотку. Когда я возвращалась домой в два или три, он уже сидел
на веранде (раскачиваясь в стареньком кресле-качалке), с «Америкэн» в одной
руке и со вторым или третьим стаканчиком в другой. Он пил виски в полном
одиночестве; Джо не был, что называется, душой нараспашку.
В тот год на первой странице газеты каждый день помещали
статью о солнечном затмении, но мне кажется, что, несмотря на чтение газет, у
Джо было очень смутное представление о том, что в конце месяца произойдет
действительно из ряда вон выходящее событие. Видите ли, Джо не слишком-то
волновали такие вещи. Джо интересовали только коммунисты, права человека и
любвеобильные католики, засевшие в Белом Доме. Если бы он знал, что произойдет
с Кеннеди четыре месяца спустя, мне кажется, он умер бы вполне счастливым — вот
каким мерзким человеком он был.
Но я все равно сидела рядом с ним и слушала его пустую
болтовню и возмущения по поводу напечатанного в газете. Я хотела, чтобы он
привык к тому, что, придя домой, я нахожусь рядом с ним, но если я скажу вам,
что это было очень легко, то буду просто последней лгуньей. Я не возражала бы,
даже если бы он выпивал вполовину больше, если бы он, выпивши, был более
благожелателен — многие мужчины очень добры в таком состоянии, но только не
Джо. Выпивка отвращала Джо от женщин.
По мере приближения знаменательного дня я все больше
уставала у Веры и уходила от нее с большим облегчением, хотя дома меня ждал
пьяный муж. Вера суетилась, болтала о том, о сем, проверяла и перепроверяла
снаряжение для затмения, звонила по телефону — в последнюю неделю июля она
звонила приглашенным два раза в день.
Под моим началом было шесть девушек в июне и восемь после
Четвертого июля; больше служанок у Веры никогда не работало, даже до смерти ее
мужа. Дом выскребли от крыши до подвала — все просто сияло, были застланы все
кровати. Черт, были даже поставлены дополнительные кровати в солярии и на
веранде второго этажа. Она ожидала по крайней мере больше дюжины гостей,
которые должны были остаться на ночь в день затмения. Ей не хватало двадцати
четырех часов в сутки, она носилась как угорелая, но была очень счастлива.
Затем, когда я отправила мальчиков к их тете Алисии и
дядюшке Джеку — где-то десятого или одиннадцатого июля, за неделю до затмения,
— ее хорошее настроение испарилось.
Испарилось? Какое там. Оно просто разлетелось на кусочки,
как проткнутый воздушный шарик. Сегодня она еще летала, как реактивный самолет,
а завтра уже кривила губы, и в ее глазах появился подлый, ищущий блеск, к
которому я привыкла позже, когда она стала жить на острове одна. В тот день
Вера уволила двух девушек — одну за то, что та встала на подушечку, когда мыла
окна в гостиной, а другую за то, что она хихикала на кухне с поставщиком
провизии. Второй случай был особенно отвратительным, потому что девушка стала
плакать. Она сказала Вере, что училась с этим парнем в средней школе, не видела
его с тех пор и просто хотела вспомнить старые времена. Она извинялась и
просила не увольнять ее — она говорила, что ее мать просто взбесится, если
узнает об этом.
