Охнула Дагерта. Взвизгнула Недотепка. Не сдержавшись, хлопнула в ладоши Камышинка.
У Аурмета перехватило дыхание, словно он беспечно переходил вброд мелкую речушку — и вдруг с головой ухнул в подводную яму.
Ну, подстроила Многоликая! Мало ему было ящеров! Не любил Аурмет все эти забавы с оружием. Хоть и хвалился участием в осаде Найлигрима, но сам-то помнил, что за всю заварушку ни разу не взялся за меч. Он был при короле — для всякого рода поручений.
А грайанский волчонок хоть и моложе Аурмета года на три, а держится нагло и глазами сверкает. Похоже, умеет играть клинком!
И все же привычка к безнаказанности настолько въелась в душу Альбатроса, что в первых вырвавшихся у него словах прозвучало негодование, а не страх:
— Ты же называл этого актера «мастером»! Я подумал, что он твой учитель!
— Я брал у Раушарни уроки дикции, — пояснил Лейчар. — Надеюсь, теперь я говорю разборчиво? Все понятно, что я хотел сказать?
О Безликие, спасите Аурмета! Этот паршивец так и клонит к поединку! Страх свел кишки в узел, и Аурмет с усилием проговорил:
— Я… не думал…
— А зря, — приветливо откликнулся юный Волк. — Думать — занятие приятное и полезное. Пусть мой господин как-нибудь на досуге попробует…
Аурмет почувствовал, что поединок подкатывается со злой неотвратимостью.
Кринаш, который вовсе не хотел, чтобы в его доме один Сын Клана убил другого, поспешил вмешаться:
— Я слыхал от заезжих грайанцев про знаменитого артиста Раушарни. Очень господа его хвалили. А в наши-то края какими судьбами?
Актер ответил охотно: то ли тоже хотел предотвратить поединок, то ли просто любил поговорить о себе. Перемежая свой рассказ торжественным строками старинных трагедий, он начал повествовать о «темных тропах средь кустов терновых, чьи корни, словно выводок змеиный, ползут под ноги путнику ночному».
Эти тропы, мол, и завели его на гостеприимный постоялый двор.
Лейчар, легко оставив мысль о поединке, непринужденно включился в беседу — и даже почти завладел рассказом.
Перед очарованными слушателями зашумел веселый, бойкий город Аршмир. Город моряков и торговцев, грузчиков и рыбаков, контрабандистов и воров. Город, где свились в клубок десятки языков и наречий, где прохожие не оглядываются на чужеземца в диковинном наряде — видали и не таких!
— Да отблагодарят боги Хранителя Аршмира! — впервые улыбнулся Раушарни. — Он мудро рассудил: в таком городе — да чтоб без театра?!
Просторное помещение, озаренное десятками подвесных светильников, длинные дубовые скамьи — и сцена, волшебная сцена, где люди не перебрасываются скучными обыденными фразами, а произносят звучные монологи, завораживающие ритмом звенящих строк. Место, где в любви объясняются в стихах, а умирают под трогательную музыку. Причем умирают не от старости или больного желудка, а от стали, яда и безумной страсти. А потом обязательно оживают и выходят к зрителям на поклон.
Лейчар не противился магии этого мира. С распахнутыми глазами следил за происками коварных советников против законного государя. До крови прикусив губу, переживал за пленного героя, который и в цепях держался достойнее вражеских вождей. Уронил не одну слезу, сострадая чистой юной деве, которую оклеветала злобная соперница. Кричал от восторга, когда падали ворота Кровавой крепости и в них врывалось победоносное войско во главе с полководцем-чародеем Шадридагом.
И плевать, что на полководце Шадридаге наряд из крашеной мешковины, что ворота сколочены из тонких кривых досок, а подозрительно одинаковые воины наводят на мысль, что одни и те же люди уходят в правую кулису и вновь появляются из левой.
Главным в театре были не декорации и не костюмы, а люди, которые заставляли верить и в святую подлинность выспренних фраз, и в королевскую роскошь тряпья, и в бескрайность просторов, намалеванных на деревянных задниках.
Актеры.
И лучший из них — Раушарни. Не только Лейчар — все зрители так считали. Да что там зрители — им восхищались даже актеры, а это говорит о многом. В маленьком мирке, где женщины прекрасны, а мужчины горды и величественны, Раушарни был повелителем. Его появление на сцене обрывало шушуканье в зале, а голос… О-о, голос Раушарни! Он гремел дивными перекатами, он покорял и завораживал, и каждое слово было драгоценностью — так и хотелось подставить ладони, чтобы фраза упала в них, сверкая безупречными гранями.
Лейчар был самым верным поклонником этого пламенного таланта. Не пропускал ни спектакля, знал наизусть все монологи, в компании «золотой молодежи» щедро угощал актеров и готов был затеять драку с любым, кто непочтительно отзовется о его кумире.
А были и такие. Завистники. Интриганы. Змеи ползучие. Твердили: мол, Раушарни еще неплох в ролях королей и злодеев, но пылких любовников играть ему уже не по возрасту… Ха! Они не видели его в «Принце-изгнаннике», эти злопыхатели!
«Ко всем болотным демонам старость! — смеялся Раушарни. — Пусть годы берут свое, но почему именно У меня?»
Увы, козни завистников не ограничивались сплетнями. Нашлись подонки, подсыпали великому актеру в вино отраву — и с горлом случилось что-то непоправимое. Нет, голос не исчез, даже не оскудел глубиной и оттенками. Но в любой момент красивая тирада могла оборваться хрипом и вороньим карканьем. Прямо на сцене, посреди спектакля.
Это был конец. Тогда и повела его судьба темными тропами средь кустов терновых, чьи корни, словно выводок змеиный… ах, он это уже говорил?
Можно было остаться в театре — на мелких ролях без единого слова. Стоять с обнаженным мечом у трона заморского правителя. Красться, закутав лицо плащом, вслед за главарем заговорщиков. С кривой саблей в зубах лезть на абордаж в толпе пиратов.
После того как был владыкой сцены? Ну нет!
Раушарни решил уйти. Исчезнуть. Скрыться. На севере Силурана живет его вдовая сестра, разводит пуховых коз, торгует всякой вязаной всячиной. К ней и направил свои стопы поверженный талант, дабы безвестность серая своим плащом… ах, он и это уже говорил? Пусть господа его простят…
Может, это и было мудрым решением. А вот Лейчар с этим не согласен! И никогда не согласится, пусть вспыхнет океан и небо рухнет наземь! Он поскакал следом, чтобы нагнать своего кумира и крикнуть ему в лицо: нельзя ему разводить коз! Он же пропадет!..
— Не надо меня жалеть! — разгневался Раушарни. — Я не спившийся бродяга, что подыхает под забором. Другие живут без сцены — попробую и я.
— И не пробуй, мастер! Для других это честная, здоровая жизнь. Для тебя — погребальный костер заживо.
— С какой стати?
— А с такой, что ты чужой для этой жизни. До сих пор ты шутил, пил вино, читал стихи, любил красивых женщин — и они любили тебя. Ты менял маску за маской, и старость не могла найти тебя под ними. А там, в глухомани, старость быстренько тебя разыщет и раздавит, как трухлявый гриб.
