Если я и ожидал чего-либо, то уж никак не подобного, и потому сперва у меня не было даже простого понимания, что же, в конце концов, происходит? Буксовало воображение, что уж говорить о детальном анализе происходящего и будущего. В комнате, которую занимал уже достаточно продолжительное время, чтоб привыкнуть считать ее своей, я под бдительным присмотром сопровождающего вытащил свою старую одежду, увязанные в носовой платок деньги, те самые браслеты и ленты. Хотя последние сперва хотел бросить. Что я, девица, зачем мне ленты?
Но слуга следил так бдительно, чтоб я не упер чего лишнего, что не взбеситься тут было сложно. В старый потертый рюкзак со всеми теми вещами, которые были при мне еще при захвате, я теперь покидал все то, что мог счесть своим. Слава Богу, что не заставили раздеться — лицо у слуги было такое, будто я его обворовал на комплект одежды, однако намекнуть на это он не решился.
А другой за моей спиной уже стаскивал простыню с постели и засовывал в общий ком белья использованное полотенце. Видимо, спешили подготовить комнату для другого гладиатора. Мне здесь больше не было места.
Через несколько минут, когда я уже успел покидать свой нехитрый скарб в сумку и закрыть молнию, а комната приобрела совершенно свежий, безжизненный облик, через порог шагнул один из тех магов, что приглядывал за нами, чужаками. Он поднес к моему уху какую-то подвеску на цепочке, при помощи короткой металлической фигни, напоминающей скальпель, сковырнул-таки браслет с предплечья. Оглядел меня равнодушно и ушел.
Все это произошло так стремительно и резко, как тут избежать растерянности? Я так недавно поселился здесь и только-только начал привыкать к новому образу жизни, только-только приспособился к нему и начал находить в случившемся положительные стороны… И вот уже меня вышвыривают прочь, при этом никого не интересует, что со мной будет дальше, как раньше не интересовало, выживу я или нет.
Вроде успев свыкнуться с местным откровенным цинизмом, в эти минуты я взъярился снова. Само собой, мне хватило здравого смысла и привычки обитать в обществе, чтоб не кидаться на слуг или охрану с оружием в стремлении всем показать, как я зол. Через несколько минут я оказался за воротами, и здесь к ярости примешалась самая настоящая растерянность. Передо мной лежал город, без спешки готовящийся к ночи. За моей спиной гвардейцы скрипели запорами, собираясь закрывать ворота замка — их запирали ежевечерне, в одно и то же время.
Это был чужой мир, к тому же толком мне не известный. Что здесь полагается делать, выйдя за ворота императорского замка? Я подумал о том, что если не хочу ночевать под открытым небом, лучше поспешить с поисками ночлега. И предпочтительней отыскать постоялый двор подешевле. Деньги у меня есть, но много ли тех денег? Хватит ли на то, чтоб прокормиться хотя бы неделю?
Практические соображения живо вытеснили как первоначальную панику, так и ярость. Все, что осталось от последней, — глубочайшая уверенность, что даже нищенство не заставит меня больше выходить на арену. Лучше уж я буду таскать камни или мести улицу. Уроды!
Место, которое я выбрал для ночевки, все-таки явно было не из самых дешевых. Здесь предоставляли комнаты, а для особо безденежных — закутки в общей зале, за небольшую, сопоставимую со стоимостью ужина плату. Растягиваясь на соломенном матрасе, который мне пришлось делить с каким-то дурно пахнущим мужичком, одетым в бурое (так здесь одевались представители самых низших классов общества — те, чья работа была тесно связана с физическим трудом), я подумал, что надо бы найти вариант еще дешевле. Иначе до первой зарплаты могу не дотянуть.
А если дешевле — то определенно на окраине.
Я совершенно не знал этого мира и здешней жизни. Как здесь ищут работу? Какие условия ставят? Как спросить об этом и не быть с ходу поднятым на смех (потому что в этой ситуации скорее можно будет ожидать издевательства и злых шуток, нежели достоверной и полной информации)? Принято ли здесь ходить по домам и заведениям и просить работы? Или за подобное поведение меня запросто могут кинуть в тюрьму или руки-ноги отрубить на площади?
Почти вся ночь прошла в этих безрадостных размышлениях. Я ворочался, убирая нос от волн неаппетитных запахов, кутался в плащ, потому что одеял здесь посетителям эконом-класса не выдавали, и больше думал, чем дремал. Комфорт не на уровне, однако за него выложены Живые денежки. Эк тут все сложно и напряжно…
Утром, едва солнце успело осветить зальцу, по ней уже принялись шастать местные заспанные работницы, босоногие, но в платках на голове. Они шоркали вениками, двигали скамьи, с противным звуком скребли столы, однако храпящих постояльцев не теребили. Потом запахло дымком — похоже, растопили печку, зашумели посудой. Здесь уже притворяться спящим стало совсем не по себе.
Остальные постояльцы поднялись все разом и попозже, чем я, — когда повариха притащила в залу котел с кашей, видимо, завтрак. Посетителям никто не командовал подъем, никто не вопил и не объявлял, что завтрак готов. Все как-то сами поняли, что надо просыпаться, причем именно сейчас, словно по запаху или по наитию, и сразу же, оттащив в сторону матрасы, уселись есть.
Оно и понятно — местные. Они-то знают, как тут принято.
Вот с этого и следовало начинать — узнать, что и как тут принято, что можно и что нельзя. А для начала найти способ сэкономить уже имеющиеся средства.
Проглотив кашу и закинув на плечо сумку, я выбрался на улицу. Еще в начале завтрака (трактирные работницы как раз выметали сор на улицу и открывали двери) видно было, что снаружи пустовато, а сейчас улочка буквально кишела народом. Город вскипел движением в несколько мгновений — торговцы спешили развернуть прилавки перед магазинчиками, вытаскивали жаровни, на которых готовили местные закуски, раскладывали фрукты, овощи и зелень аппетитными горками. Ремесленники распахивали окна мастерских — оттуда доносился разнообразнейший шум, свидетельствующий о том, что работяги этого города изо всех сил трудятся над его благосостоянием.
А вот и добропорядочные местные замужние дамы в разноцветных платьях, с покрывалами, накинутыми на голову, — красиво и романтично — и с корзинками в руках. Видимо, отправились за покупками, чтоб было из чего приготовить еду на семьи, которые, надо понимать, здесь, как в любом традиционном обществе, бывают очень даже многочисленными. И кое-где уже разгоралась эмоциональная, многословная и пылкая торговля. Здесь, как, впрочем, и везде, торговались не столько из жадности, сколько ради процесса. Там, где в силу ментальности или обстоятельств жизни рядиться из-за цены становилось не в кайф, эта традиция очень быстро отмирает.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что на мельтешащих вокруг меня людей смотрю с завистью. Они все были частью этого пространства, каждый из них с рождения занимал свое место, знакомое до мозолей, протертое до дыр и дорогое именно этой своей привычностью. Они все вокруг знали, и для каждой жизненной ситуации у них имелись алгоритмы действия. А в случае, если бы готового ответа не нашлось, они всегда знали, к помощи кого из вышестоящих прибегнуть, поднеся дар или даже обойдясь без такового.
