— Гостевой комплекс? Подожди, это такая вилла шикарная за
бетонным забором, на другом берегу озера?
Вернулся Антон. Оля налила ему чаю.
— Дмитрий Владимирович, знаете, я хотел сказать, они вряд ли
её оставят в покое, — он кивнул в сторону Ики, — и вообще, ей даже ночевать
негде.
— Ну и что ты предлагаешь?
Антон кашлянул и отвернулся, стал внимательно разглядывать
какое-то пятно на стене.
— Н-не знаю. В принципе, можно ко мне на время.
— Благородно, — кивнул Соловьёв, — а родители твои как к
этому отнесутся?
— В-все в порядке. Я маму уже предупредил. У нас т-три
комнаты, я могу в гостиной спать.
— Ика, ты чего молчишь? — спросила Оля. — Как тебе такое
предложение?
— Я с-согласна. Т-только если он д-дразниться не будет. Я
н-не виновата, что з-заикаюсь, это н-не смешно!
— Ты не поняла. Он просто очень волнуется.
— З-за меня?
— Ну, а за кого же ещё?
Глава тридцать третья
После такого долгого, трудного дня любой гоминид валился бы
с ног от усталости. Страннику хватило часа, чтобы восстановить силы. Он лежал
на полу, раскинув руки, полностью расслабившись. Он глубоко дышал, считал вдохи
и выдохи, заставлял своё сердце биться ровно.
Это тоже был ритуал. Отдых перед решающим броском.
Погружение в мягкие волны света, в нирвану. Nirdvandva — отсутствие
двойственности, единство с самим собой. Никаких противоречий между телом и
душой. Никаких мыслей, никаких чувств. Покой покойника.
Ровно сорок минут он провёл в таком состоянии. Затем встал,
свежий и решительный. Ещё двадцать минут он потратил на то, чтобы принять
прохладный душ, побриться, надеть все чистое, проверить содержимое портфеля.
Очки ночного видения, бутылка масла, тонкие резиновые перчатки, ножницы.
Он надеялся, что не встретит никого из соседей. Это было
совсем ни к чему. Простое «добрый вечер» прозвучало бы сейчас, как если бы
посреди гениальной симфонии кто-то в тёмном зале закашлялся или громко испортил
воздух.
Но мир гоминидов устроен так, что именно это всегда и
происходит.
Во дворе Странник столкнулся со старухой с нижнего этажа,
она выгуливала свою таксу. Собака была злобная, когда случалось оказаться с ней
в лифте, она скалилась, рычала, короткая шерсть на загривке вставала дыбом.
Если бы хозяйка не держала её на руках, она бы обязательно вцепилась Страннику
в ногу. Он давно заметил, что у собак чутьё на чужака развито значительно
острей, чем у их хозяев, гоминидов.
Много лет назад, после того, как он убил самку на чердаке,
на него зарычала огромная бездомная дворняга Юра, названная так в честь
космонавта Гагарина. Самка регулярно подкармливала Юру. Странник до сих пор
помнил собачий взгляд, хмурый и пронзительный, глухой рык, ощеренную морду,
жёлтые клыки, вздыбленную шерсть на загривке.
Тогда он, шестнадцатилетний мальчик, не побежал. Спокойно
прошёл мимо, изо всех сил заставляя себя не бояться. Он читал, что от страха у
человека меняется состав крови и, соответственно, запах. Собака или волк
чувствуют это и бросаются на жертву.
Собака не бросилась на него, просто смотрела налитыми кровью
глазами и не двигалась с места. Мальчик вдруг понял: псу всё известно. Пёс
ненавидит и боится его.
В гастрономе он купил ливерной колбасы. Дома, в общей
кладовке, нашёл банку с крысиной отравой. Он был уверен, из его рук дворняга
ничего не возьмёт. Утром, перед уходом в школу, попросил одну из соседок, когда
пойдёт на рынок, покормить Юру. Соседка умилилась его доброте, отнесла собаке
колбасу. Потом он видел, как дворник убирал труп. Пёс был старый, шарил по
помойкам, и никто не удивился, когда он сдох.
Собака — символ грязи и блуда. Если собака забегает в
христианский храм, её убивают, а храм освящают заново. Собака стоит на страже
разврата и чует угрозу. Странник много раз убеждался в этом. Никогда ни один
пёс не подошёл к нему близко, не приласкался. Дворняги и домашние, большие и
маленькие, старые и молодые, кобели и суки дрожали, случайно оказавшись с ним
рядом, скалились. Шерсть вставала дыбом. Некоторые, самые отчаянные, пытались
укусить.
— Добрый вечер, — сказала старуха.
Такса, почуяв Странника, на этот раз не затявкала, а
заскулила, поджала хвост.
— Чапа, как не стыдно? Перестань сию минуту! Ты что, своих
не узнаешь?
* * *
Оля долго терпеливо объясняла по телефону сначала сыну,
потом дочери, что не может сию минуту ехать домой. Трубку взял Саня. Ей
пришлось в третий раз повторить, что в клинике, у неё в отделении, произошло
убийство, и сейчас она в милиции.
— Где именно?
— На Петровке.
— У Соловьёва? Ну, Оля, ответь, пожалуйста, ты сейчас у
него? С ним?
Это было невыносимо. Дима сидел, уткнувшись в бумаги. Она
говорила по его телефону, из его кабинета. Саня в трубке нервно покашливал.
Наверное, следовало соврать, сказать мужу что-нибудь ласковое, утешительное. Но
ничего лучше, чем «не жди меня, ложись спать», она не придумала.
Саня первый бросил трубку.
— Неужели ревнует? — спросил Дима, не поднимая головы.
Они были одни в его кабинете. Стемнело. Дождь стучал по
карнизу.
— Ещё как! — Оля упала в кресло. — Сумасшедший день. В
голове не укладывается, что Мотя Грош мог нанять убийцу. Что он сутенёр. Слепые
дети… Я столько лет его знаю, могла представить что угодно — воровство, взятки.
Такой обаятельный, умный циник, пройдоха, все у него схвачено. Как ты думаешь,
почему они не трогали этого несчастного Марка раньше? И почему так
переполошились сейчас?
— Не трогали потому, что руки не доходили. Порнографов и
торговцев детьми в Интернете море. Но когда Зацепа обратился к Грошу и они
стали пасти Марка, оказалось, что у него очень не хилые клиенты. То есть Марк
Молох, в отличие от множества других, для Гроша конкурент.
— Да ладно, конкурент! — Оля махнула рукой. — У Гроша целая
империя, огромные связи, а Марк одиночка, у него даже пресловутой «крыши» не
было.
— Видишь ли, серьёзному клиенту иногда удобней по-тихому
обратиться к такому одиночке, чем пользоваться услугами Гроша с его империей и
связями. Судя по тому, какой поднялся переполох, так поступали многие. Покупая
ребёнка у Марка, они сохраняли анонимность, вернее, иллюзию анонимности, как
теперь выяснилось.
