После «Лолиты» он поймал себя на том, что совсем иначе стал
смотреть на девочек в школе. Вот эта — нимфетка, а эта — нет. Ну и что? Любая
девочка, будь она тысячу раз нимфетка, все равно дитя. Тронуть её или даже
просто посмотреть с вожделением — это хуже, чем убить.
Вы что, лазаете по порносайтам?
«Нет, не лазаю! Попал случайно. Мой компьютер завис. Я не
собираюсь оправдываться. Я ни в чём не виноват. Всю жизнь работаю с детьми, и
никогда, никто не посмел меня заподозрить…»
Несколько минут Борис Александрович сидел неподвижно, слушая
странную мёртвую тишину.
У Данте последний, девятый круг ада наполнен не огнём, а
холодом. Там, на дне преисподней, «синели души грешных изо льда». Ледяная
вечная ночь.
Затем что слезы с самого начала,
В подбровной накопляясь глубине,
Твердеют, как хрустальные забрала.
Строки из «Божественной комедии» он произнёс вслух,
нараспев, и сам испугался, как гулко и грозно они прозвучали.
В последний, девятый круг, туда, где сам Люцифер,
«мучительной державы властелин грудь изо льда вздымал наполовину», на самое дно
преисподней, падают души ещё живых людей. «Он ест, и пьёт, и спит, и носит
платья». Да, это как раз о нём, о порнографе. Надо быть заживо мёртвым, чтобы
продавать и покупать детей.
И вдруг тишину разорвала телефонная трель. Он сильно
вздрогнул, бросился к аппарату, по дороге опрокинул стул и больно стукнулся
коленкой о дверной косяк.
— Алло. Добрый вечер. Можно попросить Бориса Александровича?
— произнёс в трубке незнакомый мужской голос.
— Да. Я слушаю.
— Борис Александрович, здравствуйте. Извините за
беспокойство. Меня зовут Михаил Николаевич. Я дядя вашей ученицы, Жени
Качаловой.
Глава восемнадцатая
Шофёр попался молчаливый, и это было очень кстати. Сорок
минут пути до «Останкино» доктор Филиппова проспала. Не раздумывая, сняла
влажные сапоги, вытянула ноги на заднем сиденье и вырубилась. Но и во сне она
продолжала скользить по натянутому канату.
В детстве у Оли была страсть — лазать по деревьям,
перемахивать заборы разной степени сложности, но главное — ходить по узким
брёвнам, перекладинам, парапетам.
По дороге в школу было несколько оградок. Первая, тонкая, но
вполне примитивная, вокруг газона. По ней Оля пролетала легко, на цыпочках, ни
разу не качнувшись. Огороженный газон прятался в самой глубине большого двора,
который заканчивался дореволюционным домом. Дом был такого же мышиного цвета,
как старая школьная форма у мальчиков. Вверх по фасаду ползли каменные лилии.
Тонкий каменный плющ обрамлял окна первого этажа и входную дверь. На нижней
ступеньке высокого крыльца сидела на складном брезентовом стуле дворовая
сумасшедшая старуха Слава Лазаревна. Зимой и летом, в любую погоду — в синем
пальто с облезлым собольим воротником. Лапки и мордочка соболя покоились на
суконной груди. Если подойти близко, можно было разглядеть стеклянные
глаза-бусины. Когда старуха кричала и размахивала руками, мёртвый зверь
шевелился, глаза-бусины блестели.
Голову старухи всегда покрывал малиновый шерстяной платок.
Такими же малиновыми были накрашенные губы и нарумяненные щеки. Брови, две
жирные дуги, она рисовала черным карандашом на голой коже. Все дети во дворе
считали её ведьмой и называли Славушкой. Славушка могла ходить, но с крыльца
никогда не спускалась. Сидела и орала.
В нескольких метрах от дома с лилиями тянулась ограда,
отделявшая часть двора от переулка. Довольно широкая труба, облупленная,
шершавая. По такой каждый дурак пройдёт, не глядя. Но фокус в том, что надо
было сделать это на глазах у ведьмы, под её хриплый крик, под проклятья,
совершенно бессмысленные и оттого ещё более страшные. Ведьма проклинала каждого
ребёнка, который появлялся в поле её зрения. Проклинала насмерть, и мёртвый
соболь кивал головой, лапы крупно дрожали, как будто дирижировали.
Одна из секций ограды отломалась от столбика и качалась под
ногами. На этой отломанной трубе Оля балансировала нарочно долго. Она пыталась
победить страх перед сумасшедшей старухой.
Оля была нервным ребёнком, с сильно развитым воображением.
Она боялась темноты, боялась замкнутого пространства лифта. Она весила слишком
мало, лифт не хотел её везти. Свет в кабинке гас. Чтобы лифт поехал,
приходилось несколько раз сильно подпрыгнуть, а потом сесть на корточки.
Прыгая, она чувствовала, что подвижный пружинистый пол сейчас провалится. Ей
часто снилось, как она висит над шахтой, вцепившись пальцами в металлическую
сетку. Пальцы порезаны, кровь течёт, ещё немного, и она сорвётся.
Конечно, можно было ходить пешком по лестнице на девятый
этаж, но Оля хотела победить страх и нарочно ездила в лифте одна.
Ещё больше лифта она боялась толпы. Однажды, когда ей было
шесть лет, они вместе с бабушкой поехали в гости к бабушкиной подруге. Подруга
только что получила квартиру в новостройке, на самой окраине Москвы. Был конец
мая, стояла невероятная жара. Когда они возвращались домой, небо почернело. До
ближайшего метро ходил автобус. На остановке постепенно собиралась толпа, а
автобус не появлялся. И почему-то не было ни одной машины. Пустое шоссе.
Чёрное небо. Вспышки молний. Открытое пространство и
пластиковый кубик остановки, к которому бежали через пустырь от новостроек все
новые люди.
Хлынул дождь. Коробка была забита людьми, и казалось, пластиковые
стенки вот-вот лопнут. Ливень бил по плоской прозрачной крыше. Олю с бабушкой
втиснули в самый центр коробки, в гущу толпы. Бабушка обняла Олю, прикрыла
собой, все повторяя: «Осторожней, здесь ребёнок». Но никто её не слышал.
Когда подъехал наконец автобус, толпа ринулась к нему, а он
был уже полный. Бабушка каким-то чудом умудрилась удержаться на ногах и
вырваться вместе с Олей из толпы. Люди давили друг друга, отталкивали локтями,
у какой-то женщины выпал из рук плащ, и тут же на него наступили, втоптали в
грязь, она закричала так, словно он был живым существом, и Оле вдруг
показалось, что плащ правда живой, ему больно.
Все люди на остановке, молодые и старые, мужчины и женщины,
стали как дворовая ведьма Слава Лазаревна. Они орали, проклинали и ненавидели
друг друга.
— Не война, — повторяла бабушка, — не эвакуация. С ума
сошли. Подумаешь, дождик.
Автобус уехал. Те, кто не успел влезть, ещё немного
покричали и успокоились. Через несколько минут подоспели сразу два автобуса,
почти пустые. Оле потом долго мерещились искажённые злые лица, вспышки молнии,
крики, втоптанный в грязь плащ.
Но всё-таки самым главным её детским ужасом оставалась Слава
Лазаревна, таинственная ведьма с нарисованными бровями. Говорили, что много лет
назад её ограбил и чуть не убил собственный сын, ещё рассказывали, будто бы в
молодости она работала воспитателем в детской колонии, страшно издевалась над
малолетними преступниками, а они над ней. Несколько поколений детей, выросших в
этом дворе, передавали друг другу разные истории о Славушке. Одна девочка
подошла к ней совсем близко, хотела потрогать лапку соболя. Ведьма прокляла её
каким-то особенно страшным проклятьем, и девочка попала под машину. Один
мальчик обстрелял старуху жёваной бумагой из трубочки, а потом заболел менингитом
и умер.
