Кажется, именно на этом месте очередного внутреннего
монолога его однажды прихлопнула, как муху, чугунная ладонь реальности.
— Боря, у меня рак, — сказала Надя.
Он тут же вспомнил шутку поэта Светлова: «Рак у меня уже
есть. А где же пиво?» — и странно, дико усмехнулся.
— Два варианта, — спокойно продолжала Надежда Николаевна, не
заметив его усмешки, — послушай меня внимательно и помоги принять решение.
Вариант первый, традиционный. Операция, химия, лечение по полной программе. Это
даст мне в лучшем случае полтора-два года жизни. Вариант второй — оставить все
как есть. Тогда я умру через пять-шесть месяцев. Но умру легко. Боли отлично
снимаются наркотиками.
«Не исключено, что если бы Татьяна поддалась страсти и
изменила бы своему генералу с Онегиным, которого любила, пожалуй, ещё сильней,
чем Анна Вронского, она бы в итоге погибла. Стало быть, порядочность, чистота
для Пушкина — это так же естественно, как инстинкт самосохранения. Или дело
совсем в другом? Пушкин свою Татьяну уважал, берег, а Толстой испытывал к Анне
смешанные чувства, одновременно страсть и ненависть, что, пожалуй, одно и то
же…»
— Боря, ты меня слышишь?
— Да, Наденька.
«Убийца русской императорской семьи Юровский в молодости был
ярым толстовцем, сохранилось три его письма, адресованных Льву Николаевичу.
Будущий убийца делился своей проблемой. Он любил замужнюю женщину. На два его
письма Толстой ответил. В этом есть нечто таинственное и жуткое. Толстой —
редкий пример русского гения, дожившего до старости и уставшего от собственной
гениальности. Гигантскому, космическому дару к концу жизни он предпочёл плоское
рациональное поучительтво. Ему хотелось упроститься, спуститься с небес на
землю. Небеса показались слишком холодными. Старики часто зябнут. Земля влекла
рыхлостью, мягкостью, он даже принялся ходить босиком, до того влекла земля. Но
потом ему это стало скучно, и он умер, взбудоражив Россию и весь мир».
— Боря, как мне быть? Лечиться или нет? Понимаешь, лечение
очень мучительно, и стоит ли ради лишних нескольких месяцев жизни…
«Анна чувствовала, как у неё блестят глаза в темноте, и ещё,
эти тёмные завитки на шее. А сцена, когда она приходит к ребёнку? У Серёжи
жирные ножки. И сама Анна жирная, вся колышется. Вечная война духа и плоти,
долга и страсти. Анна — это война Толстого с самим собой. Война, от которой он
так устал к старости. Татьяна — это…»
Он не сумел сформулировать, что же такое Татьяна. Он вдруг
физически ощутил, как распадается в его душе великая гармония, как слой за
слоем улетучиваются волшебные тексты, стихи и проза. Нет ничего, кроме жуткой,
наглой опухоли в животе его жены.
— Надо ещё раз проконсультироваться с врачами, — сказал
Борис Александрович, — ведь случаются ошибки. Как это — ничего не было, и вдруг
рак. Невозможно.
Он говорил ещё что-то, но слова не имели смысла. У него
начался приступ астмы, по привычке он попытался прочитать про себя какое-нибудь
стихотворение, но не сумел вспомнить ни единой строчки. Пришлось
воспользоваться баллончиком с лекарством.
Вместе с женой они приняли решение всё-таки лечиться, и
следующий год прошёл в мучительной бесполезной борьбе. Химия, от которой
тошнит, лезут волосы, любая царапина заживает месяцами, пухнет и гноится.
Операция, после которой из живота вывели трубку. Борис Александрович до
последнего момента не верил, что его Наденька умирает, и когда это случилось,
он как будто умер вместе с ней.
Через десять дней после похорон, проводив сына в аэропорт,
вернувшись в пустой дом, он взял с полки томик Чехова, раскрыл и тут же
отложил. Ни Толстой, ни Бунин, ни даже Пушкин больше не спасали его.
Одиночество обрушилось на старого учителя всей своей ледяной мощью.
Он продолжал работать, ходил каждый день в школу, проверял
сочинения, давал дополнительные уроки. Однажды наткнулся на два совершенно
одинаковые сочинения по «Войне и миру», написанные вполне бойко и грамотно
двумя очень слабыми учениками.
— Они просто скачали из Интернета, — объяснил ему кто-то из
молодых учителей.
Сын в последний свой приезд купил ему стационарный
компьютер, чтобы общаться по электронной почте. Борис Александрович вёл
переписку с сыном, но в паутину никогда не влезал. А тут решил попробовать.
Новая забава понравилась ему. Через Сеть можно было получать огромное
количество информации, не выходя из кабинета, не заваливая дом газетами и
журналами, не включая телевизор.
Вечерами он стал бродить по энциклопедиям, по самым
знаменитым музеям мира, по городам, в которых не суждено побывать. Ему
нравилось отыскивать статейки на литературные темы, проглядывать рейтинги
книжных новинок. Иногда он залезал в чаты, читал диалоги разных пользователей,
но сам никогда в них не участвовал.
В своих путешествиях он часто натыкался на грязь. В Сети
жило огромное количество психов. Вампиры, ведьмы, чёрные и белые маги,
сатанисты, фашисты, извращенцы всех видов и мастей. Но особенно много было
порнографии. Борис Александрович обходил это, как грязные лужи, быстро и
осторожно, стараясь не вляпаться.
И всё-таки однажды вляпался.
Это был вполне благопристойный чат, где велись умные диалоги
о литературе. Один из участников дискуссии доказывал, что некто Марк Молох —
гений, новый Набоков. Борису Александровичу стало интересно. Он вышел из чата,
набрал «Марк Молох» и нажал «поиск».
«Новый Набоков» оказался всего лишь очередным порнографом.
Бегло, брезгливо пробежав тексты, Борис Александрович всё-таки успел заметить,
что Марк Молох довольно бойко пишет, с некоторым даже литературным блеском. То
есть это не просто озабоченный болван, который тешит собственное больное
воображение блеклыми картинками разнообразных соитий. Это автор с претензией,
автор грамотный, образованный, умелый. Ну что ж, тем хуже, тем гаже.
Старый учитель готов был уже покинуть мерзкий сайт, но
завис. Нажал куда-то не туда. На дисплее появилась подвижная картинка. Кадр из
порнофильма. Все бы ничего, но актёрами были дети. Две девочки и два мальчика,
от десяти до четырнадцати лет. Худые голые тела переплетались в такой кошмарной
композиции, что у Бориса Александровича пересохло во рту.
«Как же это?! Разве такое возможно? Должна существовать
какая-то цензура! Ведь это уголовщина! И так открыто, нагло! Господи, что
происходит? Почему? За что?»
Следовало убрать страшную картинку с дисплея. Убрать и
забыть. Начинался тяжёлый приступ астмы. Он захлёбывался кашлем. Руки тряслись,
он не мог справиться с мышью. Оставил все, как есть, бросился в ванную за
баллончиком. Снял приступ, вернулся к компьютеру. Картинка на дисплее
сменилась. Теперь детей показывали по отдельности. Голых. В разных позах.
Убрать и забыть. Иначе можно сойти с ума. Выключить компьютер и больше никогда
не влезать в паутину.
