— Меня другое беспокоит: почему мы раньше об этом здании не знали?
— Ну если это какой-то секретный объект, то нам много знать и необязательно. А в некоторых случаях даже вредно.
— Ты права, — согласился Алик. — Ого! Смотри!
Прямо за следующей елкой открылся вид на довольно просторное приземистое здание. Лес хорошо его скрывал со стороны дороги. И подозреваю даже, сверху оно будет не шибко заметным. Мое сердце снова тревожно екнуло. Автобус снизил ход и стал медленно парковаться.
Пройдя по узенькой тропке, мы оказались перед небольшими стеклянными дверями. За ними был холл, руководитель группы направился в правый коридор. Через двадцать метров мы оказались в другом холле без окон и дверей. От еще одного холла его отделяла металлическая решетчатая дверь и пара кнопочек. Нам навстречу выскочила кругловатая розовощекая вахтерша.
— Манька, готовь пропуска, ученые приехали, — с каким-то сельским говором крикнула она.
Регистрация прошла довольно оперативно. Похоже, досье на каждого из нас было заготовлено заранее, что, в принципе, логично. Пройдя стальные двери, я вдруг отчетливо представила, что в следующий раз пройти через них могу только через три месяца. Руководитель группы расселил нас по комнатам, которые сильно напоминали гостиничные номера. Вход в каждую был по пластиковым ключам. Нам дали час на обустройство и отдых. В двадцать два ноль-ноль общий сбор в конференц-зале и знакомство с лабораторией.
Новый институт меня приятно поразил. Лаборатории радовали своей укомплектованностью и полностью соответствовали всем стандартам. Мне доводилось бывать в командировках в Швеции, Германии, Австрии. И теперь, когда я осматривала свое будущее рабочее место, у меня возникало ощущение, будто я снова за границей. Разнообразие методов исследования приводило в восторг. В некоторых институтах годами стоишь на очереди и ждешь приборы. Здесь же были даже самые дорогостоящие, в том числе и те, которые так трудно было добыть у нас.
— И что ты обо всем этом думаешь? — тихо спросил Алик, когда мы возвращались с планерки в свои комнаты спать.
— Завтра будет виднее, — пожала плечами я. — Одно ясно: надо попробовать начать с элементного анализа. А там уже будем плясать.
— Я тоже так думаю, — улыбнулся любимый.
Засекреченная лаборатория,
следующий день, 6.00
Ученые — творческие люди, и, как у всех творческих людей, их работа начинается в разное время. Кому-то комфортно встать в четыре-пять утра и провести эксперимент, кто-то просыпается только к обеду и проводит за исследованиями вечер и первую половину ночи. Что поделаешь, если ритмы мозговой активности у каждого разные. Плюс засекреченной лаборатории был именно в том, что мы могли сами организовывать свой график.
Я жаворонок. Нет ничего лучше, чем встать рано, выпить чашку крепкого кофе, совершить пробежку и сесть работать. Все еще спят, и никто тебе не мешает, природа только начинает просыпаться. Выйти из института я не могла, но предоставленным тренажерным залом воспользовалась вовсю. Вместе со мной занимался только один из биологов и знакомый биохимик по имени Важек.
Заспанный, зевающий Алик появился в лаборатории уже тогда, когда я подготовила образцы для анализа.
— Это все мне? — зевнул Мамаев.
— Да, Алик, вперед, — улыбнулась я. — А я пока, если не возражаешь, пойду поем и посплю.
— Конечно-конечно, дорогая коллега, — улыбнулся он.
Сколько я проспала, не знаю, но разбудил меня удивительно озадаченный Алик.
— Марина, — потряс он меня за плечо. — Марина.
— Чего тебе, л… — приоткрыла я глаза и тут же прикусила язык. Блин! Чуть не выдала нас! А здесь же камеры повсюду! Надо быть начеку. Итак, я чуть не назвала его «любимым», надо обыграть произнесенную букву «л». — Чего тебе, лодырь?
— Я потрясен результатами анализа. Никаких посторонних веществ или инородных элементов не обнаружено. Единственное, меня поражает повышенное содержание в тканях серебра, меди, свинца и ртути.
— И что ты думаешь?
— Отравление ртутью может вызывать приступы повышенной агрессии и помутнение рассудка.
— Но что там делают остальные металлы? Все они в большей или меньшей степени обладают биоцидными свойствами. Они могли содержаться в лекарствах, которые давали свинкам, чтобы их вылечить.
— А могли быть частью препаратов, вызывающих столь атипичное поведение.
— Или содержание данных металлов можно объяснить экологией среды, в которой они выросли.
— А что говорит тебе интуиция?
— Мне кажется, что это вирус, но надо разрабатывать все версии.
Засекреченная лаборатория,
две недели спустя, 16.00
Я отвернулась от компьютера и протерла глаза.
— Послушай, Алик, чем больше я разбираюсь в этом деле, тем больше мне кажется, что это просто вирус. Надо посоветоваться с биологами.
— Они ничего не говорят.
— Но это наш общий проект! К тому же утаивая друг от друга информацию, мы просто ничего не добьемся.
— Ты права, надо попросить об общем сборе.
Только мы так решили, как в дверь раздался стук и появившийся следом биолог, руководитель лаборатории, взволнованно произнес:
— Извините, но нам, кажется, надо с вами поговорить.
— И мы того же мнения, — ухмыльнулся Алик. — Как насчет общего сбора через час в конференц-зале?
— Это хорошо, но теперь идите за мной. Это лучше показать, чем рассказать.
Мы последовали за Виктором. Я думала, он поведет нас в лабораторию, но он завернул в сторону больничного крыла. Мы миновали спортзал, кухню и вошли в медпункт. Когда руководитель биологической группы направился в сторону изолятора, я насторожилась:
— Что происходит?
— На второй день нашего пребывания на базе один из наших сотрудников делал вытяжку и случайно пролил на себя раствор.
— И вы промолчали? — возмутилась я.
— Ну мы соблюли всю технику безопасности и утилизировали все по правилам. К тому же мы тогда не знали, что это вирус…
— Вы все равно должны были сказать нам! — разозлился Алик. — Мы же команда. Зачем вы умалчиваете о таких вещах?
— Простите, привычка, — вжал голову в плечи Виктор Николаевич. — Я не хотел никому вредить или о чем-то умалчивать.
— А что с сотрудником?
— Смотрите, — указал Виктор на закрытый блок, в котором в истерике бился взрослый человек. — Безумие и повышенная агрессивность прогрессировали стремительно. Мы заметили, что в человеческом организме он развивается еще быстрее, чем у животных.
— А какой вид?
— Он уникальный мутант. Хотел бы я видеть того, кто его создал.
