– Сильнее! – велел Некрас, повисая на древке всем телом. Олята последовал его примеру. Затрещали дерево, и дверь вдруг легко соскочила с петель. В то же мгновение ее будто смело – люди едва успели отскочить. Смок выскочил наружу (на спине его тлела солома) и с разбегу взмыл воздух. Пока Олята провожал змея взглядом, Некрас успел заскочить в пылающую конюшню и вынес седла.
– Улетел смок! – сказал Олята.
– Вернется! – ответил сотник, бросая седла на траву. – Выводи коня! Кликни сестру и выносите добро. Сейчас огонь на избу перекинется…
Олята не помнил, что и как он делал, мечась в избу и обратно. Пришел в себя лишь в седле. Рядом, неловко держа повод, ехала Оляна. Оглянувшись, отрок увидел коней, навьюченных узлами и мешками. Связанные поводами они трусили вслед за Даром. Вдали догорали конюшни и изба.
– Опять мы без дома! – вздохнула Оляна.
«Будет у нас дом!» – хотел сказать Олята, но не смог. Горло было сухим-сухим, будто отрока ночь жарили в горячей печи.
12
В своем мире я не добывал еду, ее покупали в магазине. Здесь не продают. Еда растет в огороде, бегает в лесу, плавает в реке… Добывать не трудно: леса полны дичи, река кишит рыбой. Это летом. Зимой река покрывается толстым льдом, леса засыпает снегом: лед трудно пробить, по снегу не побегаешь. Зимой голодно. Но сейчас лето, и я сыт. Нарубил прутьев, сплел вершу, небольшую, но емкую. Вечером ставлю под берег, утром достаю и вытряхиваю рыбу. Ее набивается много, я отбираю. Самые вкусные – сом и налим. Они мясистые, без мелких костей и чешуи. Остальной улов бросаю в реку. Налимов и сомов потрошу, часть пеку на углях, оставшихся перекладываю крапивой – до вечера сохранятся свежими. Поев, сажусь в челн и гребу, гребу…
Спускаться по реке я не стал: лодки «поповцев» пришли снизу. Свернул в приток, плыву против течения. Продвигаюсь медленно: лопаткой грести плохо. Весла нет: «поповцы» их или сожгли или побросали в реку. Они и днища челнов порубили, чтоб не пользовались. Шест мне не помощник – глубоко. Перебьюсь. Спешить некуда: рано или поздно доберусь до селения – они стоят у воды. Попадутся язычники, расскажу правду. Молодого и сильного мужчину примут: их не хватает. Гибнут на охоте и в набегах, умирают от болезней. Потому Елица так тряслась надо мной. Вышло наоборот: она умерла, а я жив. Зачем она стала мешать «поповцам»? Пусть бы угоняли скот! Сошли бы со двора, а я бы Елицу потихоньку увел…
Я уговариваю себя, прекрасно понимая: Елица сражалась за нас. Если б и удалось спрятаться, то умерли б зимой. С Елицей избы не поставишь, в землянке холодно. Ребенок… Чем питаться? Урожай на огородах уцелел, но как без мяса и молока? Без железных инструментов и оружия? «Поповцы» не случайно жгли избы, уносили железо и убивали скот. Если кому-то вроде меня и удалось убежать, он был обречен. В этом мире одиночке не выжить. Мне надо к людям. Что, если попадутся «поповцы»? Совру, что сбежал от поганых. Прочитаю молитвы – я их помню. Убивать не станут. Возможно, и не прогонят: работники всем нужны.
Плыву день, второй, третий… По обеим берегам реки – лес. Он подступает прямо к воде, ели и сосны, отбрасывая тени, делают ее черной. Я вижу косуль, приходящих к водопою, кабанов, лосей… Будь у меня лук… Сделать самому? Лук из сырого дерева – чепуха, он не держит упругость, к тому же нет тетивы и наконечников к стрелам. Заостренной палочкой даже перья не пробьешь. Из прутьев орешника я смастерил дротики, здесь их зовут «сулицами», но толку от них… Случайно удалось подбить утку, зазевавшуюся в протоке. Она оказалась жилистой, мясо едва прожевал. Без хлеба плохо, но мне не привыкать.
Ночую в лесу. Для стоянок выбираю сухие места в отдалении от берега. Огонь с реки заметить легко, да и дым по воде стелется. Ставлю шалаш, а то и вовсе сплю под деревом, если нет дождя. Звери не беспокоят: летом они сытые.
На десятый день лес редеет, появляются луга, внезапно замечаю, что один скошен. Там и сям по нему разбросаны копны. Дальше плыть опасно, надо разведать. Пристаю к берегу, прячу челн, иду смотреть. Луг безлюден, в кусты тянется колея. Наезженная – жилье неподалеку. Шагаю колеей, миную рощицу, выбираюсь на пригорок. Впереди крыши, утопающие в садах. Их много, очень много, они полностью обсыпали большой холм. Но главное не это. На вершине холма – крепость. Деревянные стены, башни по углам. За стенами – колокольня с маковкой, на маковке крест. Я приплыл к «поповцам»…
Знакомой дорогой возвращаюсь к реке. Мне следует успокоиться и подумать. Плыть обратно не хочется. Я не знаю, есть ли у большой реки другие притоки и куда они ведут. Я устал жить в лесу: спать на мху и питаться рыбой. Я соскучился по людям, по человеческой речи. Будь со мной Елица, мы бы вернулись. Вдвоем не скучно, а она, наверное, знала, куда плыть. Что делать? Миновать город ночью? А что это даст? Язычники не живут рядом с «поповцами». В конце концов, город лучше: в нем легко затеряться. Надо выдать себя за кого-то. Работника, торговца? У работника – инструмент, у торговца – товар. У меня – малая лопатка и серп. В землекопы не гожусь, до жатвы далеко. А если рыбаком? Наловить рыбы, сложить в корзину и прийти на торг? Потолкаться, осмотреться… Решено!
Выхожу на луг. Те же копны, стерня, и ни души. Сначала нарубить прутьев и сплести корзину, затем поставить вершу… Переночую в лесу, на рассвете поплыву в город. Там наверняка есть пристань…
За спиной конский топот. Заметили и выслали погоню? Худо! Что есть сил бегу к реке. Топот нарастает – не успеваю! Хоронюсь за ближайшей копной. На луг выскакивает всадник. Один? Точно! Присмотревшись, замечаю, что всадник совсем молод – еще отрок. Одет богато: плащ из красного сукна, такого же цвета сапожки и шапка. На боку короткий меч, другого оружия не видно. Сбруя на коне украшена бляхами, да и сам конь… Высокий, тонконогий, с породистой головой и длинной шеей. Дорогой…
Всадник, судя по всему, мной не интересуется, он скачет к реке. Соскакивает с коня и начинает раздеваться. Сбрасывает плащ, пояс, шапку, тащит с ног сапоги. Надумал купаться? Дурак! Вода в реке холодная, а он вспотел. Сомлеет. Я – неподалеку и хорошо вижу мокрое от пота лицо отрока, его потемневшую на спине рубаху. Отрок тащит ее через голову, затем сбрасывает порты. Мгновение – и бросается в воду. Показывается на поверхности, фыркает и машет саженками к середине реки. Решил переплыть реку? Идиот!
Словно в подтверждение моих слов отрок перестает плыть. Неловко машет руками и разворачивается. Двигается неловко, загребая одной рукой. Судорога! Нельзя лезть разгоряченным в воду, следовало остыть. Теперь нужно ущипнуть сведенное судорогой место – раз, другой, глядишь – и отойдет. Но, если не поможет, не надо паниковать! Тихонько греби к берегу… Дядя Саша учил меня, мы купались вместе. Хоть и без ноги, но плавал опекун отменно. Ничего удивительного, плыть можно и с одной рукой…
Отрок запаниковал! Крутится на месте, плещет рукой по воде. Утонет! Челн далеко, не успею! Сбрасываю сапоги, пояс и, теряя на ходу онучи, лечу к воде. Прыгаю! Ух! Вода обжигает. Ночи стоят холодные, прогреваться не успевает. Одежда прилипла к телу, грести трудно. Отрок все крутится на месте. Если б греб, встретились на полпути.
