Степановна поднялась и, ковыляя на искалеченных варикозом ногах, заспешила к воротам.
– Загоняйте машину! Нечего соседям видеть…
Стол Степановна накрыла мгновенно. Распихав ветчину и колбасу из наших пакетов по щербатым тарелкам, она, оценив привезенную закуску, мгновенно соорудила яичницу, толщиною в два пальца. Шлепнув скворчащую сковороду на подставку посреди стола, она расставила стаканы и вопросительно глянула на меня. Я налил ей и Рите.
– А сам?
– За рулем.
– А то за рулем не пьют! – возмутилась Степановна. – Да и куда поедете, на ночь глядя? Постелю вам на диване – спите. Вы не думайте, что я деревенская, у меня простыни чистые. А какая перина с подушками? Чистый гусиный пух! Давай Аким, не кидай баб одних!
Рита хихикнула, и я булькнул себе…
Через полчаса раскрасневшаяся хозяйка нырнула в шкаф и вытащила бутылку с подозрительно желтой жидкостью. Я с сомнением покрутил ее в руках.
– Это не самогонка! – обиделась Степановна. – Настойка боярышника. Чистейший продукт! Для сердца – лучше не надо. И шестьдесят градусов. Из аптеки – я там сорок лет санитаркой проработала…
После водки настойка боярышника пошла удивительно хорошо. Даже Рита, вначале морщившаяся, охотно придвинула свой стакан, когда я вновь взялся за бутылку.
– Хорошие люди сюда редко заглядывают, – гремела Степановна, налегая на привезенные закуски и полностью игнорируя свое роскошное блюдо из гусиных яиц. – Дети поразъезжались, внуки – тоже, одни старики… – она высморкалась в подол видавшего виды цветного халата. – Поговорить не с кем…
– Зато в люди выбились, – возразила Рита, подмигнув мне.
– И то правда, – согласилась хозяйка. – Не гнить же им тут.
– Священник Жиров в Горке тоже отсюда?
– Знаете? – приосанилась Степановна. – Наш! Племянник мой. Двоюродный. Но в деревне это, считай, как родной.
– И попадья его?
– Райка?
Степановна с отвращением сплюнула прямо на пол.
– Шалава! Она из Софьевки – это за горой. Но считается – из Прилеповки. После войны нас вместе стали писать. Раньше Софьевка сама по себе была. А потом решили, что надо вместе…
Степановна явно собиралась посвятить нас в особенности местного административного деления, но Рита, потихоньку достав из сумочки крохотный цифровой диктофон, перебила:
– А почему эта… шалава?
– Б… потому что! – снова сплюнула хозяйка. – С восьмого класса аборты лупить начала! Я аптеке всю жизнь, бабы из больницы все свои, знаю. Ее в этой Софьевке только лодырь в кусты не тягал! Бульбу школьники собирают, смотришь – уже побежала с кем-то в лесок! Шкура рыжая… Горело у нее там все.
– А Константин?
– Костик такой мальчик хороший был! – всхлипнула хозяйка. – Уважительный к старшим, послушный. В школе хорошо учился, потом в институте на бухгалтера… Когда мать узнала, на ком женится, неделю плакала. Что ж ты, дитятко родное, робишь… Кого ты в хату свою ведешь…
Степановна всхлипнула и пригорюнилась.
– Любовь…
– Какая любовь?! – вскипела Степановна. – Подсунула она ему дурню, а потом сказала, что беременна. Какая беременность? У нее после всех этих абортов никогда детей не будет, мне бабы из больницы сказали. А он, поверил… Я вам вот что скажу, – наклонилась Степановна к нам через стол. – Райка эта из дурной семьи, у них у всех глаз нехороший, а бабка ее вообще ведьма была. И она – вся в них!
– Да ну? – подзудила Рита.
– Точно! Вы меня послухайте. Родня Костика, как узнала, на ком он женится, Райку эту… Не хотели с ней знаться. Особенно брат Кости, старший, Иван. А она, конечно, злобу затаила. Тут была у нас свадьба: сестра матери Кости дочку замуж выдавала. Давно было, тогда еще все на свадьбы приезжали. Народу собралось много: и близкие, и дальние. Пришел дед один старый из Софьевки, колдун. У них там всегда колдуны жили. Один такой до революции был, все кругом боялись. А как помер – ох, как он тяжко помирал, потому что силу свою никому не передал – так по ночам стал ходить…
– Еретник?
– Во! И люди так говорили, а я забыла. Ходит, нечистик, зубами скрежещет, а поймает кого – так сразу грызть! Люди, как стемнеет, из хат не выходили. Мужики хотели на кладбище пойти, откопать – и осиновый кол ему в сердце! Кинулись – а гроба нет! Выкопали…
– Кто?
– Родня его из Софьевки, – махнула рукой хозяйка. – Кто ж еще? Перехоронили тайком. После этого их все колдунами и начали звать. Раньше наши хлопцы никогда девок из Софьевки замуж не брали, а наши девки за ихних не шли. Это уже после войны выбирать некого стало…
– А что с колдуном?
– Пропал разом! – сказала Степановна. – Одни говорят, после того как бабы в полночь деревню опахали, другие – что священник какой-то еретника этого святой водой окропил. Нечистик, значит, от этого зашипел и разом помер. Во второй раз… Никто толком не знает, как было. Но в Софьевке все равно колдовская порода осталась. И рыжая – из них!
– Тоже по ночам людей грызла?
– Ты не смейся! – обиженно посмотрела на меня хозяйка. – Я ж вам не досказала… Короче, пришел этот старый колдун на свадьбу. И после того, как люди выпили, стал предлагать свою силу передать. То одному мужику скажет, то другому… Все над ним смеются. А эта рыжая как услышала, так вцепилась в него, как клещ. Люди и не заметили, как они оба ушли. Костик хватился: где? Кто-то видел, куда они пошли, он – следом… Но, видно, опоздал, успела, лярва!
Степановна ловким движением опрокинула в рот заботливо пополненный мной стакан и грустно подперла подбородок кулаком.
– Как в солдаты меня мать провожала… – затянула она.
– Что дальше было, Екатерина Степановна, – поспешно прервала ее Рита. – Интересно.
– Что там интересного? – вздохнула хозяйка. – Сгубила дитенка, паскуда. Иван, брат Костика, с женой и дочкой на свадьбу приехал. Дочка уже в десятый класс перешла, большая была. После свадьбы полегли спать, кто где, девочка просыпается ночью, а эта рыжая стоит над ней, руки раскинув. Вот так!
Степановна попыталась изобразить, как стояла Райка, но чуть не грохнулась с табурета. Я торопливо подхватил и усадил обратно.
– Стоит, значит, – продолжила хозяйка, как ни в чем ни бывало, – и что-то шепчет. Чего ты, спрашивается, над дитенком шепчешь?! – грохнула она кулаком по столу. – А? Лярва ты рыжая… – Степановна всхлипнула. – Девочка наутро никому не сказала, потом только вспомнила. Заболела она в городе. Мерещиться ей что-то начало ночами, вены себе пыталась резать… Родители ее и по докторам водили, и по знахарям. Без толку. Тогда они в Сибирь уехали, на нефтепромыслы. Какой-то знахарь умный им посоветовал. И девочка отошла. Закончила школу, в институт поступила… Надо было не возвращаться сюда, говорил им тот знахарь. Не послушались. И в первый же день, как вернулись, девочка с балкона девятого этажа и спрыгнула. Насмерть…
