«Вот и все! – подумал он. – В самом деле, пора…»
За кустами «МГ» дал длинную очередь и умолк. Следом тявкнул автомат. Крайнев вытащил саломатинский «ТТ» и двинулся в ту сторону. У него не было другого оружия. СВТ выбросил, как кончились патроны, «люгер» постигла та же судьба. Они с Седых несли раненого Саломатина, меняя друг друга, лишняя железяка только мешала.
Седых выбрал позицию на высоком песчаном гребне у корней приземистой сосны. Сейчас он лежал, уткнувшись лицом в песок. Рядом стояли два немца. Один из них, забросив за спину «МР-40», наклонился к телу убитого. Второй, с винтовкой в руках, зыркал по сторонам.
«Обошли с фланга! – понял Крайнев. – Наверное, и Мишу так же…»
Он встал из-за куста. Немец вскинул винтовку, но Крайнев опередил. Егерь сунулся лицом в песок, второй отскочил, но автомат его был за спиной… Крайнев подбежал и торопливо стащил «МП-40» с убитого. Отщелкнул магазин, глянул и достал из-за голенища сапога немца полный. Зарядил оружие, забросил ремень на плечо и потянулся к «МГ». Но брать пулемет не стал – пустая лента свисала из приемника. Саша стрелял до последнего патрона. Крайнев торопливо обшарил убитого немца, других полных магазинов у него не оказалось.
«Тридцать патронов, – подумал он. – Не так мало. Если стрелять с умом…»
Он отошел метров двадцать в сторону, поднялся на вершину гребня и осторожно выглянул из-за куста. Густая цепь егерей лежала на лугу метрах в ста. Крайнев вжал в плечо откидной металлический приклад. От живота из «шмайсера» палят только в кино. Есть же мушка, прицел… Он ждал. Прошла минута, другая. Один из егерей зашевелился и осторожно встал. Судя по фуражке, это был офицер. Он закричал, взмахнув пистолетом, цепь встала и быстро пошла к гребню. Противник не стрелял, и егеря ускорили шаг. Крайнев поймал на мушку офицера и плавно нажал на курок. Немец сложился и упал ничком. Егеря быстро побежали, скрываясь под гребнем. Крайнев вскочил и повел стволом вдоль фронта наступающих. Автомат в его руках гремел, выбрасывая стреляные гильзы. Он заметил, как упал один егерь, затем другой…
В грудь ударило, словно палкой. Мир вокруг сжался, сузившись до малой светлой точки, но потом и та исчезла. Крайнев упал лицом в песок. Мягкий, пахнущий прелью…
Эпилог
– Ему повезло, – сказал Гаркавин. – Пуля пробила грудь, когда сердце сократилось. Иначе до госпиталя не довезли бы…
– Пуля застряла в лопатке, извлечь не удастся, – сказал Нестерович, опуская рентгеновский снимок.
– Не страшно! – возразил Гаркавин. – У меня три осколка в бедренной кости – и живу! Главное, операция прошла успешно.
– У вас хорошие хирурги, – сказал Нестерович.
– Навострились! – согласился Гаркавин. – Со всей страны огнестрел везут, главным образом с Кавказа.
– Как его состояние? – спросил Федор.
– Стабильно тяжелое. Без сознания. Искусственная вентиляция легких.
– Настя у него?
– Да.
– Не гоните ее!
– Ее прогонишь…
Оба замолчали.
– Непонятно, что там произошло, – сказал Гаркавин минуту спустя. – Впрочем, это как раз ясно. Но как он смог переместиться с пулей в груди?..
Федор ничего не сказал.
– Это не была шальная пуля, – продолжил Гаркавин. – Правое плечо – сплошной синяк от приклада. Стрелял до последнего. Почему?
– Заигрался!
Гаркавин посмотрел недоуменно.
– Что может быть интересного для вашей службы в прошлом? – спросил Нестерович.
– Выяснилось, что многое.
– Например?
– Вы, Федор Семенович, – хирург с мировым именем, – сказал Гаркавин. – Сколько жизней спасли? Тысячу, две?
– Не считал.
– Но все же?
– Пару тысяч наберется.
– Слышали об операции «Багратион»?
– Кто ж не слышал?
– Помните: два сходящихся удара, стремительное развитие наступления, сотни тысяч убитых и пленных гитлеровцев – их потом по Москве прогнали, и все это при весьма скромных наших потерях. Я бы сказал: непривычно скромных. Немцы до последнего дня не подозревали о наступлении Красной Армии. Над обеспечением скрытности работали тысячи людей, но все могло пойти прахом, не узнай Крайнев одну тайну. Не уполномочен раскрывать подробности, но добытые им сведения были своевременно переданы в Ставку, а та приняла надлежащие меры. Тысячи, десятки тысяч красноармейцев и офицеров уцелели. Вы, Федор Семенович, делаете операции на сердце, спасаете главным образом немолодых людей. Продляете им жизнь. Это важно, это нужно, но в 1944 году уцелели пацаны. Восемнадцать-двадцать лет, армия сплошь состояла из таких. Вернулись домой, женились, родили детей… Сколько тысяч потомков тех солдат живут сегодня, не зная, кому обязаны? И ведь не узнают… Как руководитель операции, я недоволен поведением майора Крайнева, пошедшего на неоправданный риск. Но как офицер понимаю.
– Я могу навестить его? – спросил Федор.
– Разумеется! – пожал плечами Гаркавин.
Они вышли из кабинета и зашагали просторными коридорами госпиталя. Попадавшиеся навстречу врачи и медсестры с любопытством смотрели на Нестеровича, его явно узнавали. Некоторые здоровались. Федор вежливо кивал в ответ. Они свернули за угол и остановились у белых дверей из пластика. Рядом стояла кушетка. На ней, привалившись к стене, сидя спал старик: седой, в смешной круглой шапочке на макушке.
– Кто это? – спросил Федор.
– Сын. Ночью прилетел из Израиля. Кстати, врач.
Федор кивнул и толкнул дверь. В просторной палате стояла железная медицинская кровать, на ней, весь опутанный трубками и проводами, лежал человек. Провода и трубки тянулись к приборам, стоявшим на столиках, там что-то мерцало, высвечивалось и мерно дышало. Рядом с койкой на стуле сидела молодая женщина в белом халате и в такой же шапочке. Она не обернулась на шум шагов. Склонившись к лежавшему перед ней человеку, она что-то шептала ему на ухо и ласково гладила по лицу.
Федор ощутил, как защипало в глазах.
«Сколько видел, а все не могу привыкнуть!» – сердито подумал он. Он глянул на больного и протер глаза. Нет, ему не показалось. Весь опутанный проводами и трубками, бледный, с осунувшимся лицом человек улыбался. Трубка, оттянувшая угол рта, мешала ему. Человек сердито двигал серыми губами, кривил их, но все-таки улыбался…
